Что движет солнце светила данте. Любовь, что движет солнце и светила. Нужна помощь по изучению какой-либы темы

Любовная поэзия всех времен и народов пронизана астрологическими и космическими терминами… Действительно, что может по глубине и красоте сравниться со взглядом любимого человека — только извечный Космос с его Звездами, Солнцами, Лунами, Кометами… И если подарить звезду с неба не под силу никому, то подарить возлюбленному свое сердце в стихах о любви может каждый.

ЗВЕЗДНЫЙ ХОРОВОД (Константин Бальмонт)

Я заглянул во столько глаз,
Что позабыл я навсегда,
Когда любил я в первый раз,
И не любил - когда?

Как тот Севильскии Дон Жуан,
Я Вечный Жид, минутный муж.
Я знаю сказки многих стран
И тайну многих душ.

Мгновенья нежной красоты
Соткал я в звездный хоровод.
Но неисчерпанность мечты
Меня зовет-вперед.

Что было раз, то было раз,
Душе любить запрета нет.
Хочу я блеска новых глаз,
Непознанных планет.

Волненье сладостной тоски
Меня уносит вновь и вновь.
И я всегда гляжу в зрачки,
Чтоб в них читать - любовь.

И моя звездочка (Денис Давыдов)

Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.

Но, счастливец, пред собой
Вижу звездочку мою –
И покоен я душою,
И беспечен я пою:

«Молодая, золотая
Предвещательница дня,
При тебе беда земная
Недоступна до меня.

Но сокрой за бурной мглою
Ты сияние свое –
И сокроется с тобою
Провидения мое!»

… (Амир Хосров Дехлеви)

Несравненной красотою наделил тебя Аллах,
Ты – соперница земная той Луны, что в небесах,
Мне шепнут скиталец ветер, заглянув однажды в сад,
Что нежнее, чем у розы, твой волшебный аромат.

Но, увы, глядишь с укором, взглянешь – и отводишь взор,
О Всевышний, не таит ли благосклонности укор?
В тонкий волос превратила одержимого тоска,
Жажда стан обнять, который, право, тоньше волоска.

Я буду ждать (Константин Бальмонт)
Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.

Ты вся — безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще не познанного мной.

Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,

Ты будишь чувства тайно-спящие,
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.

Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.

Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерожденная звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.

… (Пьер Ронсар)

Скорей погаснет в небе звездный хор
И станет море каменной пустыней,
Скорей не будет Солнца в тверди синей,
Не озарит Луна земной простор,

Скорей падут громады снежных гор,
Мир обратится в хаос форм и линий,
Чем назову я рыжую богиней
Иль к синеокой преклоню мой взор.

Я карих глаз живым огнем пылаю,
Я серых глаз и видеть не желаю,
Я враг смертельный холотых кудрей,

Я и в гробу, холодный и безгласный,
Не позабуду этот блеск прекрасный,
Двух карих глаз, двух Солнц души моей.

ЛЮБОВЬ (Роберт Бернс)

Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя – как песенка,
С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
не высохнут до дна

Не высохнут моря мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…

Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!

… (Константин Бальмонт)

Смотри, как звезды в вышине
Светло горят тебе и мне.
Они не думают о нас,
Но светят нам в полночный час.
Прекрасен ими небосклон,
В них вечен свет и вечен сон.
И кто их видит — жизни рад,
Чужою жизнию богат.
Моя любовь, моя звезда,
Такой, как звезды, будь всегда.
Горя, не думай обо мне,
Но дай побыть мне в звездном сне.

Строчки о войне и любви (Роберт Бернс)

Прикрытый лаврами разбой
И сухопутный и морской
Не стоит славословья.
Готов я жизнь отдать мою
В том жизнетворческом бою,
Что мы зовем любовью.

Я славлю мира торжество,
довольство и достаток.
Создать приятнее одного,
Чем истребить десяток!

Сонет 116 Вильям Шекспир

Мешать соединенью двух сердец
я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.
Любовь — над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь — звезда, которою моряк
Определяет место в океане.

Любовь — не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих,
То нет любви — и нет стихов моих!

ЛЮБИ (Константин Бальмонт)

«Люби!» — поют шуршащие березы,
Когда на них сережки расцвели.
«Люби!» — поет сирень в цветной пыли.
«Люби! Люби!» — поют, пылая, розы.
Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг — вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грезы.

Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.

Он в каждом часе слышит мертвый звон.
Ему никак не избежать возмездья.
Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.

Милена АРУТЮНОВА

Что движет солнце и светила

«L’amor che muove it sole e l’altre stelle» – этими словами завершился один из вечеров цикла «Дни итальянской культуры в Москве», организованного итальянским Институтом культуры и Театральным музеем им. А.А. Бахрушина. Концерты «Данте – Лист» в Доме-музее М.Н. Ермоловой, что на Тверском, вызвали чрезвычайный интерес общественности.

«Любовь, что движет солнце и светила» – последняя строка «Божественной комедии» Данте. Именно ее уносит с собой благодарный слушатель.

«Наши встречи продолжатся, – говорит председатель представительства по делам культуры Италии в России госпожа Анджелика Карпифаве. – Конечно, мы будем работать над этим проектом дальше. Суть его в том, чтобы соединить литературу и музыку».

Много в XX веке сказано о полифонии художественного текста. Полифония актерского слова – вещь, кажется, сама собой разумеющаяся. Но одно дело – перевоплощение, и совсем другое – полифония явных и скрытых голосов дантовского шедевра. Это все равно что одноголосый инструмент затеял бы играть четырехголосную фугу Баха. Невероятно! И тем не менее четыре отрывка из Данте (Ад 3, Ад 5, Чистилище 2, Рай 33), исполненные римским актером-декламатором Вальтером Маестози, оставили по себе именно такое впечатление. Одна фигура тысячелетнего старца Вергилия чего стоит! Даже совсем не искушенный в итальянском языке слушатель без труда мог отличить его от Данте и от теней грешников.

После концерта, словно читая мысли изумленного русского слушателя, актер рассказывает нам историю своих взаимоотношений с Данте: «В 60-е годы я начал работать в театре и на телевидении. Много работал на радио, снимался в кино. А затем решил посвятить себя поэзии. Изучению «Божественной комедии» я отдал около восьми лет. Данте я помню еще со школы. Но у наших учителей он получался ужасно скучным. Ведь они разбирали смыслы, а поэзию как-то оставляли в стороне. Для нас, пятнадцати-шестнадцатилетних мальчишек, это было чересчур тяжеловесно. Открыл я для себя Данте лишь много лет спустя. Боже, какая музыка! Я проработал дантовский текст как музыкальную партитуру. Разве можно, минуя инструментальную сторону дантовской поэзии, переходить сразу к смыслу?»

Рядом с Маестози пианист Роберто Просседа – апофеоз молодости и силы, музыкант с необыкновенным чутьем к романтической эмоции. «В моей практике подобный опыт уже был, – отвечает он на вопрос о том, как зародилась идея совместных выступлений. – Мне приходилось играть в концертах с литературной программой, например посвященных Петрарке. Проекты были самые разные, однако всегда представлялось особенно благодатным сочетание «Данте – Лист». В таком составе, как сегодня, мы выступали первый раз. Я не считаю себя приверженцем какого-либо определенного музыкального репертуара, но, безусловно, к романтической музыке я обращаюсь наиболее часто – Шопен, Шуберт. С большим удовольствием играю музыку итальянских композиторов XX века: Петрасси, Вакки, Сольбиати.»

Роберто Просседе нет еще тридцати лет, но он обладатель многочисленных премий: на конкурсе в Милане, шубертовском – в Дортмунде, моцартовском – в Зальцбурге…

А какие Дни итальянской культуры могут обойтись без пения? Диапазон молодой вокалистки Даниелы Барра, по ее собственному признанию, простирается от современной популярной песни до староитальянского вокального репертуара XIV в. Хотя нынешнее ее выступление прямого касательства к Данте не имеет, но идея подключить ее к совместным дантовским проектам уже созрела – к примеру, Данте и григорианский хорал, вообще вокальное треченто. Замыкает труппу римских артистов пианист и композитор Джованни Монти.

Нельзя не отметить изумительной продуманности целого, а также исполнительского такта, объединившего всех участников программы. Любовь к прекрасному, к творчеству, к творимому и сотворенному – вот тот язык, которым владеют они все и к которому они приобщили и русского слушателя.

Справедливости ради следует сказать, что идея с декламацией поэтических текстов на языке оригинала была в высшей степени рискованной, и здесь лишь сокрушительный талант Вальтера Маестози мог справиться с такой задачей.

Трудно сказать, кто музыкальнее: Лист или Данте? Следить за переливами инструментовки дантовского стиха, за его аллитерациями, за организующими звуковой поток повторами – само по себе уже ни с чем не сравнимое удовольствие. Данте призывает исполнителя к музицированию, выпеванию, в то время как жесткий рисунок Листа скорее требует декламации. И это последнее изумительно удается Просседе при каждом его прикосновении к клавиру. Недаром о нем написали, что «Просседа за клавиром философствует».

Идея вечеров «Данте – Лист» опирается на явные и скрытые смысловые переклички и аналогии между сочинениями великого поэта Возрождения и композитора-романтика, который, как известно, питал большую склонность к культуре Италии, в конце концов сделавшейся его последней родиной. И слушателем она была воспринята с энтузиазмом.

"Вы созерцаете звезду по двум причинам: потому что она сверкает, и потому, что она не-
постижима. Но рядом с вами - сияние более нежное и тайна более глубокая: женщина."
В.Гюго

Все богатства земли и слезинки не стоят твоей!
Все услады земли не искупят неволь и цепей!
И веселье земли - всех семи ее тысячелетий, -
Бог свидетель, не стоит твоих горестных дней!

В напрасных поисках за ней
Я исследовал земные тропы.
От гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.

М.Волошин

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа
И черной проволокой вьется прядь.

У.Шекспир

Аромат и цвет похищен был тобой у красных роз:
Цвет взяла для щек румяных, аромат - для черных кос.
Станут розовыми воды, где омоешь ты лицо.
Пряным мускусом повеет от распущенных волос.

Столепестковые цветы, и мирт зеленый,
И амбра, и жасмин, и нежных яблонь кроны
Похож на яблочко, но с родинкою черной,
Твой подбородочек, прелестно округленный,
А если выйдешь днем без покрывала, - солнце
За полог спрячется, скрывая лик смущенный.

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека:
И все твое -
От неизбежного.

О.Мандельштам

Как распускает вьющиеся косы
Летучий ветерок за прядью прядь
И реет в них, стараясь вновь собрать
И заплести их жгут светловолосый,
Я вижу ясно, и в глаза мне осы
Любовные впиваются опять,
И я мое сокровище искать
Бреду в слезах, обильных, словно росы.

Петрарка

Меж стройных жен, сияющих красою,
Она царит - одна во всей вселенной,
И пред ее улыбкой несравненной
Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Петрарка

Отнятая у меня, ночами
Плакавшая обо мне, в нестрогом
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный Богом.
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.

А.Тарковский

Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь.
И растворилась в воздухе до срока
Над грешною землей материков,
И чудаки еще такие есть,
Вдыхают полной грудью эту смесь.

В.Высоцкий

Погибнет все,
сойдет на нет,
и тот, кто жизнью движет,
последний луч
над тьмой планет
из солнц последних выжжет.
И только
боль моя острей -
стою,
огнем обвит,
на несгораемом костре
немыслимой любви.

В.Маяковский

Евгений Михайлович Богат

…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей

МАРИАНА АЛЬКАФОРАДО - ШЕВАЛЬЕ ДЕ ШАМИЛЬИ

…Могу ли я быть когда-либо свободной от страданий, пока не увижу вас? Между тем я несу их безропотно, потому что они исходят от вас. Что же? Не это ли награда, которую вы даруете мне за то, что я полюбила вас так нежно? Но будь что будет, я решилась обожать вас всю жизнь и никогда ни с кем не видеться, и я заверяю вас, что и вы хорошо поступите, если никого не полюбите. Разве вы могли бы удовлетвориться страстью менее пылкой, чем моя? Вы найдете, быть может, возлюбленную более прекрасную (между тем вы говорили мне когда-то, что я довольно красива), но вы никогда не найдете подобной любви, а ведь все прочее - ничто. Не заполняйте более ваших писем ненужными вещами а не пишите мне более, чтобы я помнила о вас. Я не могу позабыть вас…

Я заклинаю вас сказать мне, почему вы так упорно стремились околдовать меня, как вы это делали, раз вам было известно, что вы должны будете покинуть меня? И почему вы столь ожесточились в желании сделать меня несчастною? Почему вы не оставили меня в покое в моем монастыре? Разве я чем-либо оскорбила вас? Но я прошу у вас прощения; я не возвожу на вас никакой вины: я не в состоянии помышлять о мести, и я обвиняю лишь суровость своей судьбы. Мне думается, что, разлучив нас, она причинила нам все то зло, какого мы могли опасаться; она не в силах разлучить наши сердца; любовь, которая могущественнее ее, соединила их на всю нашу жизнь. Если эта моя любовь вам не вовсе безразлична, пишите мне часто. Я поистине заслужила, чтобы вы несколько заботились о том, чтобы оповещать меня о состоянии вашего сердца и ваших дел.

Женщины, которая это писала, вероятно, не существовало никогда, хотя в подлинность ее писем верили поколения читателей в течение трех веков. Дотошные литературоведы установили недавно, что действительно в XVII веке в одном из португальских монастырей находилась некая Мария-Анна Алькафорадо, но любовные письма не ею написаны, а полузабытым литератором, дипломатом, острословом Гийерагом.

…С тех пор как вы удалились, я ни одного мгновения не была здорова, и моим единственным удовольствием было произносить ваше имя тысячу раз в день; некоторые из монахинь, зная о плачевном состоянии, в которое я погружена вами, говорят мне о вас весьма часто; я стараюсь как можно реже выходить из своей кельи, где я виделась с вами так часто, и я непрестанно гляжу на ваш портрет, который мне в тысячу раз дороже жизни, он дает мне немного радости; но он дает мне также и много горя, когда я думаю о том, что вас никогда, быть может, больше не увижу. Неужели вы покинули меня навсегда?

Неужели не было этой любви, этой тоски, этой нежности и потребности в понимании?! И перед нами талантливая литературная мистификация, шутка?!

Я пишу вам в последний раз и надеюсь дать вам почувствовать разницей в выражениях и самим духом настоящего письма, что вы наконец убедили меня в том, что разлюбили меня и что, следовательно, мне не надлежит более любить вас. Итак, я отошлю вам при первой возможности все, что у меня еще остается от вас. Не бойтесь, что я буду писать вам; я не надпишу даже вашего имени на посылке…

ЭЛОИЗА - АБЕЛЯРУ

Ты написал своему другу длинное утешительное послание хотя и по поводу его невзгод, но о своих собственных. Подробно припоминая их с намерением утешить друга, ты еще больше усилил нашу тоску. Желая же исцелить его боль, нам ты нанес новые и растравил старые горестные раны. Умоляю тебя, исцели этот недуг, причиненный самим тобой, раз уже ты облегчаешь боль от ран, нанесенных другими. Ты поступил как друг и товарищ и отдал долг дружбе и товариществу.

Подумай о том, сколь великий долг лежит на тебе предо мною лично: ведь тот долг, которым ты обязался вообще перед всеми женщинами, ты должен еще ревностней уплатить мне, твоей единственной.

О мой любимейший! Все наши знают, сколь много я в тебе утратила.

…Ты обладал двумя качествами, которыми мог увлечь каких угодно женщин, а именно - талантами поэта и певца. Этими качествами, насколько нам известно, другие философы вовсе не обладали.

Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе. А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин. Какие только прекрасные духовные и телесные качества не украшали твою юность! Какую женщину, хотя бы она и была тогда моей завистницей, мое несчастье не побудит пожалеть меня, лишившуюся таких радостей? Кто из мужчин или женщин, пусть они раньше и были моими врагами, не смягчится из сострадания ко мне?

Подлинность этого письма бесспорна: была Элоиза, замечательная женщина, был Абеляр - философ-вольнодумец, и была их любовь.

…Душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может.

Но, умоляю тебя, сделай так, чтобы ей было с тобой хорошо. А ей будет с тобой хорошо, если она найдет тебя благосклонным, если ты за любовь отплатишь любовью, и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела. О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не сталь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание.

На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя?

На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя, и что сможет еще удерживать меня в этом земном странствовании, где у меня нет утешения, кроме тебя, да и это утешение - только в том, что ты жив, ибо все прочие радости от тебя для меня недоступны…

Началось же земное странствование ее на самой заре XII века: в году то ли 1100, то ли 1101 - точно не установлено. И уж ровно ничего не известно нам о родителях и детстве ее, дошли лишь название монастыря, в котором изучала она латынь и мудрость античных классиков, - Аржантейль, и имя дяди, удочерившего ее, - Фульбер. Но если первые семнадцать лет ее растворены в сумерках рассвета, то подробности последовавших затем удивительных десятилетий, начиная с того часа, когда в доме парижского каноника Фульбера поселился магистр Абеляр, пожелавший обучать юную племянницу каноника Элоизу философии, вот уже почти тысячелетие ранят человеческие сердца. Самому Абеляру исполнилось тогда сорок; был он умен, образован, бесстрашен и сланец, как никто во Франции; его диспуты с ортодоксами католической церкви запоминались, как пятнадцатью столетиями раньше в Афинах беседы Сократа, которого Абеляр высоко почитал; чтобы учиться у несравненного магистра тонкому искусству диалектического мышления, юноши, оставив родину, семью, возлюбленных, тянулись в Париж с самых далеких окраин Европы…

Кто даже из царей и философов мог равняться с тобой в славе? Какая страна, город или поселок не горели желанием увидеть тебя?

Абеляр обманул каноника Фульбера: он полюбил тайно Элоизу еще до того, как поселился в его доме. И стал не учителем ее, а возлюбленным. Потом уже, когда судьба нанесла ему ударов больше, чем может выдержать самый мудрый и сильный, он нашел достаточно в себе чистосердечия, чтобы написать о тех днях: «Руки чаще тянулись к телу, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным».

Теперь он писал не философские трактаты, а любовные стихи: их разучивали рыцари и ремесленники, купцы, горожане и горожанки и распевали не только в Париже. Это была любовь большая, естественная и долгожданная, как шар солнца, расплавляющий изнутри тяжкое тело тысячелетней тучи.

Ночью, когда Абеляр мирно спал, люди, нанятые каноником Фульбером, жестоко изувечили его.

Скажи мне, если можешь, только одно: почему после нашего пострижения, совершенного исключительно по твоему единоличному решению, ты стал относиться ко мне так небрежно и невнимательно, что я не могу ни отдохнуть в личной беседе с тобой, ни утешиться, получая от тебя письма? Объясни мне это, если можешь, или же я сама выскажу то, что чувствую и что уже все подозревают.