Джордж кеннан мы владеем 50. Джордж Кеннан - "Истоки советского поведения". Посол в ссср

Кеннан Джордж

Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

Кеннан Джордж

Дипломатия Второй мировой войны

глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

Пер. с англ. Л.А. Игоревского, Ю.Д. Чупрова

Аннотация издательства: Книга лауреата Пулитцеровской премии Джорджа Кеннана, видного американского дипломата, посла в СССР с 1954-го по 1963 г., аналитика, советолога, автора многочисленных трудов по американской дипломатии и внешней политике, повествует о сложном с точки зрения развития ситуации в Европе периоде мировой истории: канун Второй мировой войны, крупные военные конфликты, послевоенный передел Европы и противостояние двух политических систем. Автор представляет свое мнение о происходившем, дает яркие, хотя отчасти спорные портреты Иосифа Сталина и Теодора Рузвельта, других выдающихся политических деятелей, знакомит с личными прогнозами развития России после войны, делает любопытные зарисовки из жизни сталинского окружения и сотрудников иностранных дипломатических миссий.

Часть первая

Глава 1. О себе

Глава 2. Подготовка к работе в России

Глава 3. Москва и Вашингтон в 1930-х годах

Глава 4. Прага, 1938-1939 годы

Глава 5. Работа в Германии в военное время

Глава 6. Португалия и Азорские острова

Глава 7. Европейская консультативная комиссия

Глава 8. Москва и Польша

Глава 9. Москва и победа в Европе

Глава 10. От дня победы в Европе до Потсдама

Глава 11. Длинная телеграмма

Часть вторая

Глава 12. Национальный военный колледж

Глава 14. План Маршалла

Глава 15. Статья "X" и "доктрина сдерживания

Глава 16. Япония и Макартур

Глава 17. Североатлантический альянс

Глава 18. Германия

Глава 19. Будущее Европы

Глава 20. Последние месяцы в Вашингтоне

Приложения

Примечания

Часть первая

Конечно, разные люди в различной степени помнят свои детство и юность. Боюсь, что у меня сохранилось об этих временах не так уж много воспоминаний. К тому же в наш стремительный век человека фактически отделяет от его собственного детства большее расстояние, чем в более спокойные времена, когда не было ни таких технологических переворотов, ни демографических взрывов, ни других столь бурных перемен. Углубляясь в эти воспоминания, я вижу перед своим мысленным взором худощавого, тихого, погруженного в себя студента, затем, более смутно, - не очень опрятного кадета военной школы. И уж совсем немногое я могу вспомнить о школьнике, который путешествовал из дома в школу и обратно по улицам Милуоки на новом трамвае, поражавшем тогда его воображение, весьма неохотно, с большим неудовольствием посещал по субботам школу танцев и так глубоко погружался в собственные грезы, что мог иногда часами не замечать того, что происходило вокруг. Своего более раннего детства я совершенно не помню. Можно, конечно, утверждать, что этот ребенок был очень чувствительным и с опаской относился к окружающему миру (так как рано лишился матери); однако это по большей части известно по рассказам других или в результате моего собственного анализа в более зрелые годы, а не по моим собственным воспоминаниям.

Другая трудность, с которой я сталкиваюсь, когда пытаюсь рассказать о своей жизни с самого начала, состоит в том, что в моем юном сознании, в большей мере, чем это бывает у других, отсутствовала четкая граница между миром фантазий и переживаний и миром реальности. В детстве мой внутренний мир был моим и только моим, и мне и в голову не приходило разделить мои переживания с другими людьми (со временем это свойство постепенно уступило место большему реализму). Моя внутренняя жизнь в то время была полна волнующих загадок, смутных страхов и того, что принято называть откровениями. Например, необычного вида темное и мрачное кирпичное здание с аркой над входом, неподалеку от нашего дома, казалось мне исполненным жуткой значительности, а в деревьях ближайшего к нам парка Джуно, по моему тогдашнему убеждению, жили эльфы (моя кузина Кэтрин рассказывала об этом моей сестре Фрэнсис, и я, конечно, поверил в этот рассказ).

С другой стороны, сами мои воспоминания отличаются неопределенностью и расплывчатостью. Может быть, в том таинственном и жутком кирпичном доме в конце нашей улицы действительно происходили какие-то страшные вещи, и смутные догадки об этом родились в чуткой детской душе. И как я могу быть уверенным, что в деревьях парка никогда не жили эльфы или иные чудесные существа? В жизни случались иногда вещи и более удивительные. Сейчас, конечно, в парке Джуно едва ли можно найти подобные чудеса, и все сказочные существа, должно быть, давно сбежали, напуганные обилием машин в Милуоки (из-за этих машин исчезло уже многое, составлявшее прежде прелесть этих мест). Но кто может сказать точно, что там было, а чего не было в 1910 году? Вещи таковы, какими мы их видим. Я тогда по-своему смотрел на этот парк, и мой взгляд предполагал существование эльфов. Что здесь было правдой, а что фантазией, и до какой степени, этого никто никогда не узнает. Возможно, подобные загадки можно прояснить с помощью психоанализа по Фрейду. Имело бы смысл это делать, будь я большим художником, крупным преступником или просто человеком исключительным в хорошем или дурном смысле. Но я не принадлежу к таким людям.

Здесь следует упомянуть о двух семейных обстоятельствах. Почти все предки моего отца (которые в начале XVIII столетия переселились в эту страну из Ирландии) были фермерами. Один из них стал пресвитерианским священником, другой - полковником революционной армии и депутатом первого законодательного собрания в штате Вермонт, но все они при этом продолжали заниматься и фермерством. Позднее мои предки переселились в штат Нью-Йорк, потом - в Висконсин. Их жены происходили также из фермерских семей.

Все это были люди грубоватые и не всегда привлекательные. Образование и светскость несколько больше интересовали женщин, нежели мужчин. Мой отец первым из них получил высшее образование. Прежде всего им было свойственно тогда жесткое своеволие и нежелание общаться с другими людьми (не считая церковных общин). Они всегда стремились освободиться от любого общества, которое могло бы ограничить их индивидуальную свободу.

Представители нашего рода не были ни богатыми, ни бедными, все они привыкли работать. Не имея капиталов, они никогда не сожалели об этом, не завидовали богатым и не обращались с упреками к властям. Главным для них была их страсть к самостоятельности. От правительства они требовали только, чтобы оно оставило их в покое. Когда бывало трудно (а так было не раз), они жаловались Богу, а не в Вашингтон. Человек, произошедший из такой семьи в XX столетии, должен быть лишен как чувства превосходства, так и чувства неполноценности, свободен от социального недовольства и готов воспринимать всех людей как равных, независимо от расы или национальности.

Такое положение интересно сопоставить с классическими основами марксизма: никто из моих американских предков не был, в сколько-нибудь значительной степени, нанимателем рабочей силы и сам не продавал своего труда работодателю. Трудно представить другую семью, столь далекую от того классического положения, которому Маркс и его последователи придавали существенное значение. Это обстоятельство сказалось, когда я, став уже взрослым, начал иметь дело с последствиями русской революции - первого крупного политического триумфа марксистов. Я никогда не придавал значения всеобщей истины классическому марксистскому противопоставлению капиталистов - кровососов и эксплуатируемых, попранных, но социально чистых рабочих. Однако если говорить о степени, в которой это положение отвечало реальности, то лично я не имел к этой реальности никакого отношения, ни по собственному опыту, ни по опыту моей семьи. Я не могу отождествить себя ни с эксплуататорами, ни с эксплуатируемыми. Если говорить о реальной социальной несправедливости и эксплуатации, которую имели в виду марксисты, то, по моему убеждению, это скорее трагическое недоразумение ранней эпохи индустриального развития, а не драматическое противостояние демонов и ангелов.

Дело в том, что уклад жизни первых фермеров, создавшийся в XVIII веке, фактически сохранился до 60-х годов XIX века (нечто подобное произошло на американском Юге или в России). Культура XVIII века, свойственная подобным семействам, не походила ни на культуру дореволюционной Франции, ни на культуру лондонского света. Это были пуританские устои Шотландии и Северо-Восточной Англии. Удаленность нашего края защитила нас от последствий наполеоновских войн, а сохранение фермерского уклада - от последствий индустриальной революции. Мой дед, достигший зрелости в эпоху Гражданской войны, воспринял манерность и аффектации Викторианской эпохи и даже получал от них удовольствие. Моему отцу эти черты были тоже отчасти свойственны, но он воспринял их механически и сам понимал их искусственность. Начало нового века он встретил с тревогой и отчасти с неприязнью и стремился найти убежище в свойственной его юности атмосфере задержавшегося XVIII века (он родился в 1851 году). Эта духовная атмосфера до известной степени сказалась и на нашей домашней обстановке, когда мы были детьми. И поэтому я чувствую себя не очень уютно в качестве человека XX века.

Джордж Фрост Кеннан. Родился 16 февраля 1904 года - умер 17 марта 2005 года. Американский дипломат, политолог и историк, основатель Института Кеннана подразделения Woodrow Wilson International Center for Scholars. Наиболее известен, как идейный отец «политики сдерживания» времен Холодной войны. Автор трудов по истории взаимоотношений России и стран Запада. Внучатый племянник Джорджа Кеннана, известного связями с российскими революционерами в 1890-х годах.

В 1925 году, сразу после окончания Принстонского университета, Кеннан поступил на дипломатическую службу. После недолгого пребывания в Женеве он узнал о том, что может поучиться три года в аспирантуре одного из европейских университетов при условии, что будет изучать какой-нибудь редкий язык. Кеннан выбрал русский, поскольку у него была возможность получить назначение на работу в Советский Союз, а также следуя семейной традиции, начало которой положил двоюродный брат его деда, в память о котором он впоследствии поможет основать при Международном центре Вудро Вильсона Институт перспективных российских исследований имени Кеннана.

После завершения аспирантуры Дж. Ф. Кеннан продолжил дипломатическую службу за границей - в Таллине и Риге. Где бы он ни работал, он везде много путешествовал, что помогало ему лучше узнать народ и культуру страны.

В 1933 году Кеннан приехал в Москву в качестве переводчика Вильяма C. Буллитта, первого посла США в Советском Союзе.

В 1934-1938 гг. был первым секретарем посольства США в СССР, а в 1945-1946 гг. советником посольства. За годы работы в СССР Кеннан стал ярым противником коммунизма, убежденным в невозможности сотрудничества с СССР.

В 1947-1949 гг. он возглавлял отдел Государственного департамента США по планированию внешней политики и сыграл заметную роль в разработке плана Маршалла.

Дж. Кеннан - автор внешнеполитической доктрины «сдерживания» , изложенной впервые в так называемой «длинной телеграмме Кеннана» из Москвы в адрес государственного секретаря США (февраль 1946 г.), в которой призывает правительство Соединенных Штатов твердо выступить против советской экспансии в Восточной Европе.

В июле 1947 года, в журнале «Форин афферс» появилась статья «Истоки советского поведения» за подписью некоего «Х», в котором излагалась стратегия сдерживания, вскоре воплощенная в жизнь. Автором публикации был Кеннан. В определенной степени эта статья стала продолжением и расширением проблематики, обозначенной Кеннаном в «длинной телеграмме» 1946 года. Значение предложенной автором стратегии трудно переоценить: она оказала влияние на выработку американской доктрины на последующие 40 лет, обусловила политику других государств в отношении Америки и, наконец, легла в основу многих важных дипломатических и политических начинаний, таких, как доктрина Трумэна, план Маршалла, НАТО и Берлинский воздушный мост.

В июне 1948 года Кеннан призвал Вашингтон поддержать Югославию.

Будучи назначенным послом США в СССР, Кеннан прибыл в Москву 5 мая 1952 года. Вскоре по прибытии писал Кеннан президенту Г. Трумэну: "Мы (американская дипмиссия в СССР) настолько отрезаны, стеснены запретами, и нас настолько игнорирует советское правительство, что это выглядит так, будто вообще прерваны дипломатические отношения".

26 сентября 1952 года в «Правде» появилась редакционная статья, в которой сообщалось, что американский посол, прилетевший в Западный Берлин из Москвы, сделал клеветническое заявление для прессы и показал себя лжецом и заклятым врагом СССР. Кеннан сравнил положение американцев в Москве с той ситуацией, в которой он находился в Германии в 1941-1942 годах, когда он был интернирован нацистами. В итоге посол был объявлен «персоной нон грата», ему даже не разрешили лично вывезти из посольства свою жену и детей.

Дочь - Грейс - была замужем за известным американским архитектором Джоном Уорником.

Этот дипломат стал архитектором американской политики в годы Холодной войны. В 1946 г. его телеграмма положила начало курсу на "сдерживание" СССР. Позднее он выступал за ограничение вооружений

Умер Джордж Ф. Кеннан (George F. Kennan) - авторитетнейший специалист по Советскому Союзу, в разгар Холодной войны превратившийся в страстного поборника ограничения и ликвидации ядерных вооружений. Ему исполнился 101 год.

Кеннан - историк и дипломат, получивший наибольшую известность как автор концепции "сдерживания", на целых 40 лет ставшей краеугольным камнем политики США в отношении СССР - скончался в своем доме в Принстоне (штат Нью-Джерси).

Он обладал незаурядным литературным даром, написал 26 книг и множество статей. В 1956 г. он получил Пулитцеровскую премию по разделу "история" и Национальную литературную премию (National Book Award) за книгу "Россия выходит из войны" ("Russia Leaves the War"), а в 1967 г. - вторую Пулитцеровскую премию за "Мемуары: 1925-1950" ("Memoirs: 1925-1950").

Кроме того, Кеннан был выдающимся ученым, почетным профессором Института фундаментальных исследований (Institute for Advanced Studies) Принстонского университета. Он сотрудничал с институтом с 1950 г., большую часть этого времени занимая должность профессора в Школе исторических исследований. Даже в последние годы жизни Кеннан выглядел как типичный дипломат: высокий, стройный, прямой, с лысоватый, с небольшими усиками. Вид у него был слегка аскетичный, что, в сочетании с некоторой стеснительностью, часто производило впечатление надменности и даже властности.

Очень многие считали главной заслугой Кеннана его концепцию "сдерживания", но у него самого тот факт, что он войдет в историю именно из-за этого, вызывал немалое раздражение и печаль.

Кеннан впервые привлек к себе внимание в качестве специалиста по СССР в связи с телеграммой из 8000 слов, которую он направил в Госдепартамент, будучи сотрудником американского посольства в Москве. Этот документ, подготовленный в феврале 1946 г., вошел в историю дипломатии под названием "длинной телеграммы".

Донесение было разбито на пять разделов - "все было аккуратно разложено по полочкам, как в протестантской проповеди 18 века", заметил позднее Кеннан в своих мемуарах. Каждый из них был посвящен одной из главных черт мировоззрения советского руководства в первые послевоенные годы, их происхождению и влиянию на внешнюю политику СССР как на официальном, так и на неофициальном уровне. В заключительной части содержались предложения о том, какие выводы должна из этого сделать американская дипломатия.

Кеннан утверждал, что Советы отвергают идею соблюдения и нерушимости международных договоров. Иосиф Сталин и его дипломаты будут непременно пытаться обернуть все переговоры и соглашения себе на пользу, и вряд ли станут уважать ранее заключенные договоры, если сочтут их невыгодными для себя. Подобный внешнеполитический подход, по его мнению, был обусловлен не столько коммунистической идеологией, сколько историческими традициями российской политики в отношении Европы.

Автор "длинной телеграммы" предупреждал об экспансионистских амбициях сталинского Кремля и отмечал: "советская власть глуха к доводам разума, но весьма восприимчива к логике силы". Не меньшую важность представлял и другой вывод - о том, что Кремль скорее всего пойдет на попятную, "если на каком-то этапе столкнется с мощным сопротивлением".

Для противодействия советскому экспансионизму, отмечал Кеннан, американская дипломатия должна занять активную позицию в международной политике, взяв на себя "великодержавную" роль.

Позднее, объясняя причины появления телеграммы, Кеннан писал, что еще с военных лет его тревожили "беспочвенные мечты" некоторых американцев "о безоблачном и дружеском сотрудничестве с Москвой". Его целью - и не только тогда, но и в более ранних и поздних донесениях - было развеять "наивный оптимизм" некоторых кругов в Вашингтоне, полагавших, что американо-советский союз, сложившийся в годы второй мировой войны, станет гарантией мира и в послевоенную эпоху.

Донесение Кеннана появилось в самый подходящий момент: Вашингтон и Западная Европа уже были готовы воспринять идею о советской угрозе. Примерно в те же дни, когда кеннановская телеграмма расшифровывалась в Вашингтоне, Уинстон Черчилль произнес свою знаменитую речь [в Фултоне - прим. перев.], заявив, что Советский Союз опускает над Восточной Европой "железный занавес".

Была организована утечка содержания "длинной телеграммы" в прессу, в результате чего она удостоилась пристального внимания широкой общественности. Новаторские внешнеполитические идеи Кеннана немедленно оказали свое воздействие. Его отозвали из Москвы в США и назначили на весьма значимую должность эксперта по Холодной войне в Национальном военном колледже (National War College). После этого он стал начальником управления внешнеполитического планирования Госдепартамента США.

Находясь в этой должности, он еще больше укрепил свою репутацию признанного специалиста по СССР, опубликовав в июле 1947 г. в журнале "Foreign Affairs" статью под названием "Истоки поведения СССР" ("The Sources of Soviet Conduct"). В ней Кеннан изложил свою идею "политики сдерживания". Однако, будучи шефом планового управления Госдепартамента, он не желал подписываться собственным именем, и предпочел выступить под псевдонимом "Х".

В плане влияния на послевоенную внешнюю политику США статья произвела эффект, о котором он не мог и мечтать. "Сдерживание" вскоре превратилось в одно из основополагающих направлений американского внешнеполитического курса. Имя автора статьи вскоре стало известно, и репутация Кеннана как дипломатического стратега взлетела до небес. Через тридцать лет Генри Киссинджер (Henry Kissinger) заметит: "Кеннан - один из немногих дипломатов в нашей истории, который заслуживает называться автором дипломатической доктрины своей эпохи".

Однако практическое воплощение концепции "сдерживания" очень скоро начало вызывать у Кеннана тревогу. Он считал, что она осуществляется нереалистично: слишком большой упор делается на сдерживание военными средствами, в ущерб политическим механизмам, и, кроме того, масштабы сдерживания ничем не ограничиваются, охватывая все регионы мира. "Абсолюному сдерживанию" Кеннан предпочитал более избирательный подход, связанный с определением зон, наиболее важных с точки зрения интересов США - например, Британии, Японии и Рейнской области в тогдашней Западной Германии.

Кроме того, Кеннан считал - и высказал это мнение в некоторых положениях "длинной телеграммы", а также более поздних статьях, книгах и лекциях - что советские лидеры стремятся избежать войны не меньше, чем их западные коллеги. Кеннан отмечал, что марксистская "теология" не предусматривает непременного развязывания войн против капиталистических стран, и что мощь Запада служит достаточным сдерживающим фактором, чтобы избежать военных конфликтов.

"Западные алармисты, которые пытаются убедить нас в серьезной вероятности неожиданного нападения [СССР - прим. перев.] на Западную Европу в случае, если мы не увеличим во много раз наш потенциал сдерживания, живут в мире собственных иллюзий, а советское руководство в их утверждениях предстает совсем не таким, каким большинство из нас его знает", - писал он.

Подобные слова не могли не вызвать враждебной реакции. Критики - а их было немало - упрекали Кеннана в наивном представлении о намерениях СССР.

"Кеннан - "импрессионист", поэт, человек не от мира сего", - утверждал Юджин В. Ростоу (Eugene V. Rostow), заместитель госсекретаря в администрации Джонсона.

Другой критик, Эдвард Н. Литвак (Edward N. Littwak), старший научный сотрудник вашингтонского Центра стратегических и международных исследований (Center for Strategic and International Studies), говорит, что покойный госсекретарь Дин Ачесон (Dean Acheson) "восхищался интеллектом Кеннана но не доверял его оценкам".

Сам Ачесон - во времена администрации Трумэна Кеннан был его главным советником - в 1958 г. заметил: "На мой взгляд, Кеннан никогда не мог понять реалии силовых взаимоотношений, воспринимая их скорее в мистическом духе".

С другой стороны, у Кеннана был легион поклонников и даже "адептов", полностью разделявших его внешнеполитические взгляды, особенно в области контроля над ядерными вооружениями. Кеннан утверждал, что военная политика, построенная на применении ядерного оружия, ошибочна по определению. Он рекомендовал Соединенным Штатам придерживаться принципа неприменения ядерного оружия первыми, и выступал против решений НАТО о размещении ядерных ракет в Западной Европе.

Среди его сторонников был покойный сенатор-демократ от Калифорнии Алан Крэнстон (Alan Cranston). "Кеннан был первопроходцем, открывшим американцам глаза на выгоды и опасности переговоров с Советами, - утверждал он. - Его твердая приверженность фактам, а не страхам, реализму, а не реакции, внушала надежду тем, кто считал: при наличии мудрости и политической воли мы можем не допустить перерастания американо-советского соперничества в ядерную катастрофу".

Впрочем, независимо от того, насколько верным было мнение Кеннана о намерениях советского руководства, среди его современников на Западе вряд можно отыскать человека, знавшего об СССР больше, чем он.

Джордж Фрост Кеннан родился в Милуоки 16 февраля 1904 г. Его отец, Коссут Кент Кеннан (Kossuth Kent Kennan), был юристом и специализировался на налоговых вопросах. Мать, Флоренс Джеймс-Кеннан (Florence James Kennan), умерла вскоре после рождения сына. Он закончил военную академию [в США - средняя школа для мальчиков военизированного типа - прим. перев.], и позднее описывал себя в детстве как "паренька странноватого, но не чудака, не служившего объектом насмешек или неприязни сверстников, просто не полностью доступного поверхностному взгляду".

Отрадой для него стали литература и история, особенно русская история. Интерес к этой стране в нем пробуждал дальний родственник, которого тоже звали Джордж Кеннан - специалист по царской России. Этот "старший" Джордж Кеннан еще в 1891 г. опубликовал нашумевшую книгу "Сибирь и ссылка" (Siberia and the Exile System"). Ее второе, сокращенное издание вышло в 1957 г., с предисловием Джорджа Кеннана "младшего".

В 1925 г. он закончил Принстонский университет, еще через год устроился на службу в Госдепартамент и поступил в только что созданную Дипломатическую школу (Foreign Service School). Кеннан стал одним из первых молодых дипломатов, получивших специальную подготовку в качестве эксперта по России еще до признания советского правительства Соединенными Штатами.

Он занимал различные должности в американских консульствах в независимых прибалтийских республиках - Латвии, Литве и Эстонии: тогда диппредставительства в этих странах использовались как "посты наблюдения" за СССР. Кроме того, в Берлинском университете он прошел интенсивный курс русского языка.

В 1933 г., когда президент Франклин Д. Рузвельт признал Советский Союз, Кеннан, к тому времени свободно говоривший по-русски, был отправлен в Москву, чтобы помочь послу Уильяму К. Буллиту (William C. Bullit) наладить работу диппредставительства США в советской столице.

Однако после начала второй мировой войны в 1939 г. Кеннана направили в Берлин, где он через год занял пост первого секретаря посольства. В декабре 1941 г., после вступления США в войну, германские власти интернировали Кеннана вместе со 125 другими американцами.

В мемуарах Кеннана этот период описывается как трудное время - интернированные были полностью лишены связи с Вашингтоном. Однако через семь месяцев большинство задержанных американцев посадили на поезд и отправили в Лиссабон, где их обменяли на аналогичное число немцев.

Кеннан пишет, что Госдепартамент не слишком помогал своим освобожденным сотрудникам и даже отказался выплатить им жалованье за период интернирования, заявив, что они ведь в это время не работали.

В Москве Кеннан после первой поездки побывал еще трижды - в качестве второго секретаря в 1935-36 г., затем, начиная с 1944 г. - в качестве советника - посланника при после У. Аверелле Гарримане (W. Averell Harriman), и, наконец, в 1952 г. уже в качестве посла.

Однако меньше чем через год его объявили "персона нон грата": Кеннан, по собственному признанию, проявил легкомыслие, сравнив жизнь в антиамериканской атмосфере сталинской Москвы с периодом германского плена во время войны.

Униженный тем, что его заставили покинуть страну, Кеннан вернулся в США, но всего через несколько месяцев Джон Фостер Даллес (John Foster Dulles), назначенный президентом Эйзенхауэром на пост госсекретаря, вынудил его подать в отставку с дипломатической службы. Позднее, в начале 1960х гг., Кеннан вернулся во внешнеполитическое ведомство: президент Кеннеди назначил его послом в Югославии. Но и в этой должности он пробыл недолго, и пережил немало осложнений, причем не от белградского правительства, а опять же от американских политиков, которые отвергли его идею предоставить Югославии статус наибольшего благоприятствования, даже несмотря на ее разногласия с Москвой.

Позднее Кеннан в полный голос выступал против войны во Вьетнаме, а в 98-летнем возрасте критиковал планы администрации Джорджа У. Буша по вторжению в Ирак. Война "обладает собственной инерцией, и стоит ее начать, как она уводит вас в сторону от любых благоразумных намерений, - заметил он в интервью в сентябре 2002 г., за полгода до вторжения. - Если мы сегодня введем войска в Ирак, как предлагает президент, мы будем знать, с чего все началось. Но никто не может сказать, чем все это кончится".

Уже много лет произведения Кеннана удостаиваются самых высоких оценок за яркость и эрудированность. "Более полувека дипломатические донесения, политические и научные труды Джорджа Ф. Кеннана обогащают и оживляют общественные дискуссии в США и нашу интеллектуальную и научную жизнь, - писал в 1989 г. ныне покойный корреспондент "Los Angeles Times" Дон Кук (Don Cook) в отделе книжных рецензий нашей газеты. - Трудно назвать другого американского писателя, который оказывал бы такое же стимулирующее воздействие на интеллектуальный процесс в течение столь долгого времени, чьи идеи по величайшим проблемам ядерного века привлекали бы столь пристальное внимание".

В произведениях Кеннана проявляется и его скептическое отношение к современному американскому обществу. В эпилоге к одной из последних работ "Наброски о моей жизни" ("Sketches of a Life"), он писал: "Я с удивлением обнаруживаю, насколько мрачное впечатление производит моя родина. На мой взгляд, в эти последние годы 20 века положение в Соединенных Штатах по сути выглядят трагически - страна обладает гигантскими природными ресурсами, которые она быстро разбазаривает и истощает, и чрезвычайно талантливой и оригинальной научной и художественной интеллигенцией, которую преобладающие в стране политические силы плохо понимают и не уважают. Ее, как правило, заставляют замолчать или перекрикивают коммерческие СМИ. Возможно она навеки обречена, подобно русской интеллигенции 19 века, беспомощно наблюдать за тревожным направлением, которое приобретает развитие страны".

В статье, опубликованной в "New York Book Review" по случаю столетия Кеннана, Роналд Стил (Ronald Steel), профессор истории международных отношений Южно-Калифорнийского университета, сравнил Кеннана с английским историком 18 века Эдвардом Гиббоном (Edward Gibbon), автором знаменитого "Упадка и разрушения Римской империи" (The Decline and Fall of the Roman Empire"). "Возможно, самым выдающимся достижением и величайшей заслугой Кеннана является его сочувственно-желчное истолкование смысла американской истории, и нашего драматического, порой трагического конфликта с самими собой", - отмечал Стил.

Среди наград, полученных Кеннаном - Президентская медаль свободы (Presidential Medal of Freedom) [высшая гражданская награда США - прим. перев.], Премия мира имени Альберта Эйнштейна и Золотая медаль Американской академии и Института искусств и литературы за заслуги в изучении истории.

Ближайшими родственниками Джорджа Кеннана являются его вдова Аннелиз Соренсон-Кеннан (Annelise Sorenson Kennan), на которой он женился в 1931 г., и четверо детей - Грейс Кеннан-Варнеке (Grace Kennan Warnecke), Джоан Кеннан (Joan Kennan), Кристофер Джеймс Кеннан (Christopher James Kennan) и Венди Кеннан (Wendy Kennan), восемь внуков и двое правнуков.

В подготовке статьи участвовал корреспондент "Los Angeles Times" Джон Эйверилл (John Averill)

Высказывания Джорджа Кеннана о Советском Союзе :

"Основным элементом любого политического курса США в отношении Советского Союза должно быть рассчитанное на долгую перспективу, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России".

"Давление СССР на демократические институты западного мира можно сдержать за счет умелого и неусыпного противодействия, но очарованием и уговорами его не устранишь".

"Перед нами страна, стремящаяся за короткое время стать одной из великих промышленных держав мира, и это при том, что в ней до сих пор не существует автодорожной сети, заслуживающей этого названия, а железнодорожная сеть довольно примитивна. Кроме того, во многих областях экономики она не сумела внедрить в жизнь ничего сравнимого с общей культурой производства и профессионального самоуважения, характеризующих квалифицированного рабочего на Западе.

Трудно представить себе, что усталое и упавшее духом население, работающее в основном из страха и принуждения, способно за короткое время устранить эти недостатки".

"Таким образом, если произойдет нечто, способное подорвать единство партии и ее эффективность в качестве политического инструмента, Советская Россия в одном мгновение может превратиться из одного из сильнейших в одно из слабейших и жалких национальных сообществ.

Таким образом, будущее советской власти, возможно выглядит отнюдь не таким гарантированным, как это кажется кремлевским лидерам из-за их чисто русской склонности к самообману".

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

(George Frost Kennan ) – выдающийся американский дипломат, историк, политолог, известный как автор «политики сдерживания» в отношении СССР. Автор нескольких работ о противостоянии России и Запада.

Родился 16 февраля 1904 года в Милуоки, США. Приходился внучатым племянником Джорджу Кеннану – единомышленнику революционеров России в 90-х годах 19 века. Позже в честь двоюродного брата деда займется основанием Институт перспективных российских исследований имени Кеннана при Международном центре Вудро Вильсона.

Окончив Принстонский университет, приступает к дипломатической работе. Находясь в Женеве, Джордж узнает, что при условии изучения редкого языка у него есть возможность пройти трехлетнюю учебу в аспирантуре одного из университетов Европы. Исходя из вероятности назначения на службу в СССР, выбирает русский язык.

Пройдя аспирантуру, Кеннан состоял на службе дипломатии в Риге и Таллине. А в 1933 году прибыл в Москву на должности переводчика первого американского посла в Союзе Вильяма Буллита. С 1934 по 1938 год занимал пост первого секретаря посольства США в СССР, а после войны, в 1945-46 гг. был посольским советником. В феврале 1946 года отправляет госсекретарю США знаменитую «длинную телеграмму» с призывом противостоять распространению советского влияния на страны Восточной Европы. Убедившись в невозможности сотрудничества с коммунистическим режимом, в 1947-49 гг. руководит отделом Госдепартамента США по планированию внешней политики.

Стратегия, разработанная Кеннаном, определила американскую политику почти на полвека вперед и стала основополагающим принципом возникших впоследствии плана Маршалла, доктрины Трумена, НАТО и Берлинского воздушного моста.

Поддержка Югославии в 1948 году также была инициативой Кеннана.

В 1952 году дипломат был назначен послом США в СССР и прибыл в Москву, где его оклеветали и объявили персоной нон-грата.

По возвращении в Америку, Джордж Кеннан открывает в Нью-Йорке филиал Восточно-Европейского фонда исследовательских проектов на базе Колумбийского университета в виде русскоязычного издательства им. Чехова. Финансовую помощь проекту оказал Фонд Форда.

Несмотря на вытекающие из «длинной телеграммы» последствия в виде «холодной войны», сам Кеннан считал, что сдерживающими должны быть экономические и политические методы, а не гонка вооружений. К созданию НАТО относится критически, называя это большой стратегической ошибкой, создающей образ западного врага и усиливающей вероятность «горячей войны».

Умер Джордж Кеннан в 2005 году в возрасте 101 года в Принстоне, Нью-Джерси, США.

Джордж Фрост Кеннан

Политическая сущность советской власти в ее нынешней ипостаси есть производное от идеологии и сложившихся условий: идеологии, унаследованной нынешними советскими лидерами от того политического движения, в недрах которого и произошло их политическое рождение, и условий, в которых они правят в России почти 30 лет. Проследить за взаимодействием этих двух факторов и проанализировать роль каждого из них в формировании официальной линии поведения Советского Сою­за - для психологического анализа задача не из легких. И тем не менее стоит попытаться ее решить, если мы хотим уяснить для себя советское поведение и успешно ему противодействовать.
Обобщить набор идеологических положений, с которыми советские лидеры пришли к власти, нелегко. Марксистская идеология в том ее ва­рианте, который получил распространение среди российских коммунис­тов, все время неуловимо видоизменяется. В ее основе обширный и слож­ный материал. Однако главные положения коммунистического учения в том виде, в каком оно сложилось к 1916 году, можно суммировать следую­щим образом:
а) основной фактор в жизни человека, определяющий характер обще­ственной жизни и «лицо общества», - это система производства и рас­пределения материальных благ;
б) капиталистическая система производства отвратительна, потому что неизбежно ведет к эксплуатации рабочего класса классом капиталис­тов и не может в полной мере обеспечить развитие экономического по­тенциала общества или справедливое распределение материальных благ, созданных человеческим трудом;
в) капитализм несет в себе зародыш собственной гибели, и вследствие неспособности класса, владеющего капиталом, приспособиться к эконо­мическим изменениям власть рано или поздно неизбежно перейдет в ру­ки рабочего класса с помощью революции;
г) империализм как последняя стадия капитализма неизбежно ведет к войне и революции.
Остальное можно изложить словами Ленина: «Неравномерность эко­номического и политического развития есть безусловный закон капита­лизма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой стране. Победивший проле­тариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталис­тического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран... ")" Нужно заметить, что не предполагалось, чтобы капитализм погиб без пролетарской революции. Чтобы опрокинуть прогнивший строй, необхо­дим последний толчок со стороны революционного пролетарского дви­жения. Но считалось, что рано или поздно такой толчок неизбежен.
В течение пятидесяти лет до начала революции такой образ мыслей был чрезвычайно притягателен для участников российского революцион­ного движения. Разочарованные, неудовлетворенные, потерявшие на­дежду найти самовыражение в тесных рамках политической системы цар­ской России (а может быть, чересчур нетерпеливые), не имевшие ши­рокой народной поддержки своей теории о необходимости кровавой революции для улучшения социальных условий, эти революционеры в марксистской теории УВИдели в высшей степени удобное обоснование своих инстинктивных устремлений. Она давала псевдонаучное объясне­ние их нетерпению, категоричному отрицанию чего-либо ценного в цар­ском строе, их жажде власти и отмщения и стремлению добиться своих целей во что бы то ни стало. Поэтому неудивительно, что они без колеба­ний уверовали в истинность и глубину марксистско-ленинского учения, столь созвучного их собственным чувствам и устремлениям. Не стоит ста­вить под сомнение их искренность. Это явление старо как мир. Лучше всего об этом сказал Эдуард Гибсон в книге «История упадка и разруше­ния Римской империи»: «От энтузиазма до самозванства один шаг, опас­ный и неприметный; демон Сократа являет собой яркий пример того, как мудрый человек иногда обманывает себя, добрый человек обманывает других, а сознание погружается в смутный сон, не отличая собственных заблуждений от умышленного обмана». Именно с таким набором теоре­тических положений большевистская партия пришла к власти.
Здесь необходимо отметить, что на протяжении многолетней подго­товки к революции эти люди, да и сам Маркс, уделяли внимание не столько той форме, которую примет социализм в будущем, сколько неиз­бежности свержения враждебной власти, что, по их мнению, должно было обязательно предшествовать построению социализма!. Их пред­ставления о позитивной программе действий, которую надо будет осу­ществлять после прихода к власти, были большей частью расплывчаты, умозрительны и далеки от реальности. Не существовало никакой согласо­ванной программы действий, помимо национализации промышленности и экспроприации крупных частных состояний. В отношении крестьянст­ва, которое, согласно марксистской теории, не является пролетариатом, в коммунистических взглядах никогда не было полной ясности; и в тече­ние первого десятилетия пребывания коммунистов у власти этот вопрос оставался предметом споров и сомнений.
Условия, сложившиеся в России сразу после революции, - Граждан­ская война и иностранная интервенция, а также тот очевидный факт, что коммунисты представляли лишь незначительное меньшинство русского народа, - привели к необходимости установления диктатуры. Экспери­мент с «военным коммунизмом» И попытка немедленно уничтожить част­ное производство и торговлю повлекли за собой тяжелейшие экономиче­ские последствия и дальнейшее разочарование в новой революционной власти. Хотя временное ослабление усилий по насаждению коммунизма в виде новой экономической политики несколько облегчило бедственное положение в экономике и, таким образом, оправдало свое назначение, оно наглядно показало, что «капиталистический сектор общества» все еще готов немедленно воспользоваться малейшим ослаблением давления со стороны правительства и,.если дать ему право на существование, будет всегда представлять собой мощную оппозицию советскому режиму и серьезного конкурента в борьбе за влияние в стране. Примерно такое же отношение сложилось и к крестьянину-единоличнику, который, по суще­ству, тоже был частным, хотя и мелким производителем.
Ленин, если бы он был жив, возможно, смог бы доказать свое величие и примирить эти противоборствующие силы на благо всего российского общества, хотя это и сомнительно. Но как бы то ни было, Сталин и те, ко­го он возглавил в борьбе за наследование ленинской руководящей роли, не желали мириться с конкурирующими политическими силами в сфере власти, которой они домогались. Слишком остро они ощущали непроч­ность своего положения. В особом их фанатизме, которому чужды англо-саксонские традиции политического компромисса, было столько рвения и непримиримости, что они и не предполагали постоянно делить с кем-то власть. От русско-азиатских предков к ним перешло неверие в возмож­ность мирного сосуществования на постоянной основе с политическими соперниками. Легко уверовав в свою собственную доктринерскую непо­грешимость, они настаивали на подчинении либо уничтожении всех по­литических противников. Вне рамок коммунистической партии никакой стройной организации в российском обществе не допускалось. Разреша­лись только те формы коллективной человеческой деятельности и обще­ния, в которых партия играла главенствующую роль. Никакая другая сила российского общества не имела права существовать как жизнеспособный целостный организм. Только партии разрешалось быть структурно орга­низованной. Остальным была уготована роль аморфной массы.
Этот же принцип господствовал и внутри самой партии. Рядовые чле­ны партии, конечно же, участвовали в выборах, обсуждениях, принятии и осуществлении решений, но занимались этим не по собственному побуж­дению, а по указанию вселявшего трепет партийного руководства и не­пременно в соответствии с вездесущим «учением».
Хочу еще раз подчеркнуть, что, возможно, эти деятели субъективно и не стремились к абсолютной власти как таковой. Они, несомненно, верили - им это было легко, - что только они знают, что хорошо для об­щества, и будут действовать ему во благо, если им удастся надежно огра­дить свою власть от посягательств. Однако, стремясь обезопасить свою власть, они не признавали в своих действиях никаких ограничений - ни Божьих, ни человеческих. И до тех пор, пока такая безопасность не до­стигнута, в их перечне первоочередных задач благополучие и счастье вве­ренных им народов отодвигались на последнее место.
Сегодня главная черта советского режима в том, что до сих пор этот процесс политической консолидации не завершен и кремлевские прави­тели все еще заняты главным образом борьбой за ограждение от посяга­тельств на власть, которую они захватили в ноябре 1917 года и стремятся превратить в абсолютную. Прежде всего они старались оградить ее от внутренних врагов в самом советском обществе. Они пытаются обезопа­сить ее и от посягательств со стороны внешнего мира. Ведь их идеология, как мы уже видели, учит, что окружающий мир враждебен им и что их долг - когда-нибудь свергнуть стоящие у власти политические силы за пределами их страны. Могучие силы русской истории и традиции способ­ствовали укреплению в них этого убеждения. И наконец, их собственная агрессивная непримиримость к внешнему миру в конце концов вызвала ответную реакцию, и они вскоре были вынуждены, говоря словами того же Гибсона, «заклеймить высокомерие», которое сами и вызвали. У каждого человека есть неотъемлемое право доказать себе, что мир к нему враждебен, если достаточно часто это повторять и исходить из этого в своих действиях, неизбежно в конце концов окажешься прав.
Образ мышления советских руководителей и характер их идеологии предопределяют, что никакая оппозиция не может быть официально при­знана полезной и оправданной. Теоретически такая оппозиция - это по­рождение враждебных, непримиримых сил умирающего капитализма. До тех пор пока официально признавалось существование в России ос­татков капитализма, можно было свалить часть вины за сохранение в стране диктаторского режима на них как на внутреннюю силу. Но по мере того как эти остатки ликвидировали, такое оправдание отпадало. Оно совсем исчезло, когда было официально объявлено, что они наконец уничтожены. Это обстоятельство породило одну из главных проблем со­ветского режима: поскольку капитализм в России больше не существо­вал, а Кремль не был готов открыто признать, что в стране может само­стоятельно возникнуть серьезная широкая оппозиция со стороны под­властных ему освобожденных масс, появилась необходимость оправдать сохранение диктатуры тезисом о капиталистической угрозе извне.
Началось это давно. В 1924 году Сталин, в частности, обосновывал со­хранение органов подавления, под которыми среди прочих он подразуме­вал армию и секретную полицию, тем, что, «до тех пор пока существует капиталистическое окружение, сохраняется опасность интервенции со всеми вытекающими из нее последствиями». В соответствии с этой тео­рией с того времени любые силы внутренней оппозиции в России после­довательно выдавались за агентов реакционных иностранных держав, враждебных советской власти. По той же причине настоятельно подчер­кивался изначальный коммунистический тезис об антагонизме между ка­питалистическим и социалистическим миром.
Множество примеров убеждают, что этот тезис в реальности не имеет под собой оснований. Относящиеся к нему факты в значительной степе­ни объясняются искренним возмущением, которое вызывали за рубежом советские идеология и тактика, а также, в частности, существованием крупных центров военной мощи - нацистского режима в Германии и правительства Японии, которые в конце 30-х годов в самом деле вынаши­вали агрессивные планы против Советского Союза. Однако есть все осно­вания полагать, что тот упор, который делается Москвой на угрозу совет­скому обществу из внешнего мира, объясняется не реальным существова­нием антагонизма, а необходимостью оправдать сохранение внутри страны диктаторского режима.
Сохранение такого характера советской власти, а именно стремления к неограниченному господству внутри страны одновременно с насаждением полумифа о непримиримой враждебности внешнего окружения, в значительной мере способствовало формированию того механизма со­ветской власти, с которым мы имеем дело сегодня. Внутренние органы государственного аппарата, которые не отвечали поставленной цели, от­мирали. Те же, которые отвечали цели, непомерно разбухали. Безопас­ность советской власти стала опираться на железную дисциплину в пар­тии, на жестокость и вездесущность секретной полиции и на безгранич­ную монополию государства в области экономики. Органы подавления, в которых советские лидеры видели защитников от враждебных сил, в значительной мере подчинили себе тех, кому они должны были слу­жить. Сегодня главные органы советской власти поглощены совершенст­вованием диктаторской системы и пропагандой тезиса о том, что Рос­сия - это осажденная крепость, у стен которой притаились враги. И миллионы сотрудников аппарата власти должны до последнего отстаи­вать такой взгляд на положение в России, ибо без него они окажутся не у дел.
В настоящее время правители уже не могут и думать обойтись без ор­ганов подавления. Борьба за неограниченную власть, которая ведется вот уже почти три десятилетия с беспрецедентной (по крайней мере, по раз­маху) в наше время жестокостью, снова вызывает ответную реакцию как внутри страны, так и за ее пределами. Эксцессы полицейского аппарата сделали скрытую оппозицию режиму гораздо более сильной и опасной, чем та, которая могла бы быть до начала этих эксцессов.
И уж меньше всего правители готовы отказаться от измышлений, ко­торыми они оправдывают существование диктаторского режима. Ибо эти измышления уже канонизированы в советской философии теми эксцес­сами, которые во имя них совершались. Теперь они прочно закрепились в советском образе мышления с помощью средств, далеко выходящих за рамки идеологии.

Такова история. Как же она отражается на политической сущности советской власти нынешнего дня?
В первоначальной идеологической концепции официально ничто не изменилось. По-прежнему проповедуется тезис об изначальной пороч­ности капитализма, о неизбежности его гибели и о миссии пролетариата, который должен этой гибели способствовать и взять власть в свои руки. Но теперь упор делается главным образом на те концепции, которые име­ют конкретное отношение к советскому режиму как таковому: на его иск­лючительном положении как единственного истинно социалистического строя в темном и заблудшем мире и на взаимоотношениях власти внутри него.
Первая концепция касается имманентного антагонизма между капи­тализмом и социализмом. Мы уже видели, какое прочное место занимает она в основах советской власти. Она оказывает глубокое воздействие на поведение России как члена международного сообщества. Она означает, что никогда Москва искренне не признает общности целей Советского Союза и стран, которые она считает капиталистическими. По всей веро­ятности, в Москве полагают, что цели капиталистического мира антагонистичны советскому режиму и, следовательно, интересам народов, контролируемых им. Если время от времени советское правительство ста­вит свою подпись под документами, в которых говорится обратное, то это надо понимать как тактический маневр, дозволенный в отношениях с врагом (всегда бесчестным), и воспринимать в духе caveat emptor. В ос­нове же антагонизм остается. Он постулируется. Он становится источни­ком многих проявлений внешней политики Кремля, которые вызывают у нас беспокойство: скрытности, неискренности, двуличия, насторожен­ной подозрительности и общего недружелюбия. В обозримом будущем все эти проявления, по-видимому, сохранятся, будут варьироваться лишь их степень и масштаб. Когда русским что-то от нас нужно, та или иная ха­рактерная черта их внешней политики временно отодвигается на задний план; в таких случаях всегда находятся американцы, которые спешат ра­достно объявить, что «русские уже изменились», а некоторые из них даже пытаются приписать себе заслуги в происшедших «переменах». Но мы не должны поддаваться на подобные тактические уловки. Эти характерные черты советской политики, как и постулаты, из которых они вытекают, составляют внутреннюю сущность советской власти и всегда будут при­сутствовать на переднем или заднем плане, до тех пор пока эта внутрен­няя сущность не изменится.
Это означает, что нам еще долго придется испытывать трудности в отношениях с русскими. Это не значит, что их надо воспринимать в контексте их программы во что бы то ни стало осуществить к определенному сроку переворот в нашем обществе. В теоретическом положении о неизбежности гибели капитализма, к счастью, содержится намек, что с этим можно не спешить. Прогрессивные силы могут, не торопясь, готовиться к окончательному соир de grace Пока же жизненно важно, чтобы «социалистическое отечество», этот оазис власти, уже отвоеванный для социа­лизма в лице Советского Союза, любили и защищали все истинные коммунисты в стране и за рубежом; чтобы они способствовали его про­цветанию и клеймили позором его врагов. Помощь же незрелым «аван­тюристическим» революциям за границей, которая могла бы каким-то образом поставить советскую власть в затруднительное положение, долж­на рассматриваться как непростительный и даже контрреволюционный шаг. Как решили в Москве, дело социализма состоит в том, чтобы под­держивать и укреплять советскую власть.
Тут мы подходим ко второй концепции, определяющей сегодня совет­ское поведение. Это тезис о непогрешимости Кремля. Советская концеп­ция власти, не допускающая каких-либо организационных очагов вне са­мой партии, требует, чтобы в теории партийное руководство оставалось единственным источником истины. Ибо, если бы истина обнаружил ась где-то еще, то это могло бы служить оправданием для ее проявления в ор­ганизованной деятельности. Но именно этого Кремль не может допустить и не допустит.
Следовательно, руководство коммунистической партии всегда право и всегда было право начиная с 1929 года, когда Сталин узаконил свою личную власть, объявив, что решения политбюро принимаются едино­гласно.
На принципе непогрешимости основывается железная дисциплина внутри коммунистической партии. На самом деле эти два положения взаимосвязаны. Строгая дисциплина требует признания непогрешимос­ти. Непогрешимость требует соблюдения дисциплины. Вместе они в зна­чительной мере определяют модель поведения всего советского аппарата власти. Но значение их можно понять, только если принять во внимание третий фактор, а именно: руководство может в тактических целях выдви­гать любой тезис, который считает полезным для дела в данный момент, и требовать преданного и безоговорочного согласия с ним всех членов движения в целом. Это означает, что истина не неизменна, а фактически создается самими советскими лидерами для любых целей и намерений. Она может изменяться каждую неделю или каждый месяц. Она перестает быть абсолютной и непреложной и не вытекает из объективной реальнос­ти. Она всего лишь самое последнее конкретное проявление мудрости тех, кого следует считать источником истины в конечной инстанции, по­тому что они выражают логику исторического процесса. В совокупности все три фактора придают подчиненному аппарату советской власти непо­колебимое упорство и монолитность во взглядах. Эти взгляды изменяют­ся не иначе, как по указанию Кремля. Если по данному вопросу текущей политики выработана определенная партийная линия, то вся советская государственная машина, в том числе и дипломатия, начинает неуклонно двигаться по предписанному пути, как заведенный игрушечный автомобиль, который пущен в заданном направлении и остановится только при столкновении с превосходящей силой. Люди, являющиеся деталями это­го механизма, глухи к доводам разума, которые доносятся до них извне. Вся их подготовка приучает не доверять и не признавать видимую убеди­тельность внешнего мира. Подобно белой собачке перед граммофоном, они слышат только «голос хозяина». И чтобы они отклонились от линии, продиктованной сверху, приказ должен исходить только от хозяина. Та­ким образом, представитель иностранной державы не может рассчиты­вать на то, что его слова произведут на них хоть какое-то впечатление. Са­мое большее, на что он может надеяться, - это что его слова будут пере­даны наверх, где сидят люди, которые в силах изменить линию партии. Но даже на этих людей вряд ли может подействовать нормальная логика, если она исходит от представителя буржуазного мира. Поскольку ссы­латься на общность целей бесполезно, то столь же бессмысленно и рас­считывать на одинаковый подход. Поэтому факты для кремлевских руко­водителей значат больше, чем слова, а слова приобретают наибольший вес, когда они подкрепляются фактами или отражают факты, имеющие неоспоримую ценность.
Однако мы уже убедились, что идеология не требует от Кремля быст­рого осуществления его целей. Как и церковь, он имеет дело с идеологи­ческими концепциями, рассчитанными на длительный срок, и потому может позволить себе не торопиться. Он не имеет права рисковать уже достигнутыми завоеваниями революции ради призрачных химер будуще­го. Само ленинское учение призывает к большой осторожности и гибкос­ти в достижении коммунистических целей. Опять же эти тезисы подкреп­ляются уроками истории России, где на протяжении веков на обширных просторах неукрепленной равнины велись малоизвестные сражения меж­ду кочевыми племенами. Здесь осторожность и осмотрительность, изво­ротливость и обман были важными качествами; естественно, что для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют боль­шую ценность. Поэтому Кремль без сожаления может отступить под на­пором превосходящей силы. И поскольку время не имеет ценности, он не поддается панике, если приходится отступить. Его политика - плавный поток, который, если ему ничто не мешает, непрестанно движется к наме­ченной цели. Его главная забота - во что бы то ни стало заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти. Но если на своем пути он наталкивается на непреодолимые барьеры, он воспринимает это фило­софски и приспосабливается к ним. Главное, чтобы не иссякал напор, упорное стремление к желанной цели. В советской психологии нет и на­мека на то, что эта цель должна быть достигнута в определенные сроки.
Подобные размышления приводят к выводу, что иметь дело с совет­ской дипломатией одновременно и легче, и труднее, чем с дипломатией таких агрессивных лидеров, как Наполеон или Гитлер. С одной стороны, она более чувствительна к сопротивлению, готова отступить на отдельных участках дипломатического фронта, если противостоящая ей сила оцени­вается как превосходящая и, следовательно, более рациональная с точки зрения логики и риторики власти. С другой стороны, ее непросто одолеть или остановить, одержав над ней одну-единственную победу. А настойчи­вое упорство, которое движет ею, говорит о том, что успешно противо­стоять ей можно не с помощью спорадических действий, зависящих от мимолетных капризов демократического общественного мнения, но только с помощью продуманной долговременной политики противников России, которая была бы не менее последовательной в своих целях и не менее разнообразной и изобретательной в средствах, чем политика само­го Советского Союза.
В данных обстоятельствах краеугольным камнем политики Соединен­ных Штатов по отношению к Советскому Союзу, несомненно, должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экс­пансионистских тенденций России. Важно отметить, однако, что такая политика не имеет ничего общего с внешней суровостью, с пустыми или хвастливыми заявлениями о твердости. Хотя Кремль чаше всего проявля­ет гибкость, сталкиваясь с политическими реалиями, он, несомненно, становится неподатливым, когда речь заходит о его престиже. Бестактны­ми заявлениями и угрозами советское правительство, как и почти всякое другое, можно поставить в такое положение, когда оно не сможет усту­пить, даже вопреки требованиям реальности. Русские руководители хоро­шо разбираются в человеческой психологии и отлично понимают, что по­теря самообладания не способствует упрочению позиций в политике. Они умело и быстро пользуются подобными проявлениями слабости. По­этому, чтобы успешно строить отношения с Россией, иностранное госу­дарство должно непременно сохранять хладнокровие и собранность и предъявлять требования к ее политике таким образом, чтобы у нее оста­вался открытым путь к уступкам без ущерба для престижа.

В свете сказанного становится ясно, что советское давление на сво­бодные институты западного мира можно сдержать лишь с помощью ис­кусного и бдительного противодействия в различных географических и политических точках, постоянно меняющихся в зависимости от сдвигов и перемен в советской политике, но его нельзя устранить с помощью заклинаний и разговоров. Русские ожидают бесконечного поединка и счи­тают, что уже добились больших успехов. Мы должны помнить, что в свое время коммунистическая партия играла значительно меньшую роль в российском обществе, чем сегодняшняя роль Советской страны в миро­вом сообществе. Пусть идеологические убеждения позволяют правителям России думать, что истина на их стороне и что они могут не торопиться. Но те из нас, кто этой идеологии не исповедует, могут объективно оце­нить правильность этих постулатов. Советская доктрина не только подра­зумевает, что западные страны не могут контролировать пути развития собственной экономики, но и предполагает беспредельное единство, дисциплинированность и терпеливость русских. Давайте трезво взгля­нем на этот апокалиптический постулат и предположим, что Западу удастся найти силы и средства для сдерживания советской власти в тече­ние 10-15 лет. Чем обернется оно для России?
Советские лидеры, применив современную технику в искусстве деспотизма, решили проблему повиновения в рамках своего государства. Редко кто бросает им вызов; но даже эти немногие не могут вести борьбу против государственных органов подавления.
Кремль также доказал способность достигать своих целей, создав, не считаясь с интересами народов России, основы тяжелой индустрии. Этот процесс, правда, еще не завершен и продолжает развиваться, приближая Россию в этом отношении к основным промышленно развитым государствам. Однако все это - как поддержание внутренней политической без­опасности, так и создание тяжелой индустрии - достигнуто за счет колоссальных потерь человеческих жизней, судеб и надежд. В невиданных для нашего времени масштабах в условиях мира применяется принуди­тельный труд. Другие отрасли советской экономики, особенно сельское хозяйство, производство товаров широкого потребления, жилищное строительство и транспорт, игнорируются или нещадно эксплуатируются.
Вдобавок ко всему война принесла страшные разрушения, громадные людские потери и бедность народа. Этим объясняется усталость, физиче­ская и нравственная, всего населения России. Народ в массе разочарован и скептически настроен, советская власть для него уже не так притяга­тельна, как раньше, хотя она продолжает манить своих сторонников за рубежом. Энтузиазм, с которым русские воспользовались некоторыми послаблениями для церкви, введенными во время войны из тактических соображений, красноречиво свидетельствует, что их способности верить идеалам и служить им не нашли выражения в политике режима.
В подобных обстоятельствах физические и психические силы людей небеспредельны. Они объективны и действуют в условиях даже самых жестоких диктатур, так как люди просто не способны их преодолеть. Ла­геря принудительного труда и другие институты подавления - только временное средство заставить людей работать больше, чем требует их же­лание или экономическая необходимость. Если люди все же остаются в живых, они преждевременно стареют и их следует считать жертвами дик­таторского режима. Во всяком случае, их лучшие способности уже утра­чены для общества и не могут быть поставлены на службу государству.
Теперь надежда только на новое поколение. Новое поколение, не­смотря на лишения и страдания, многочисленно и энергично; к тому же русские - талантливый народ. Пока еще, правда, неясно, как отразятся на этом поколении, когда оно вступит в пору зрелости, чрезвычайные эмоциональные перегрузки детства, порожденные советской диктатурой и сильно усугубленные войной. Такие понятия, как обычная безопас­ность и спокойствие в собственном доме, теперь существуют в Советском Союзе разве что только в самых отдаленных деревнях. И нет уверенности, что все это не скажется на общих способностях того поколения, которое сейчас вступает в пору зрелости.
Помимо этого, налицо факт, что советская экономика, хотя она и мо­жет похвастаться значительными достижениями, развивается насторажи­вающе неровно и неравномерно. Русские коммунисты, говорящие о «неравномерном развитии капитализма», должны были бы сгорать от стыда, глядя на свою экономику. Масштабы развития некоторых ее отраслей, например металлургической или машиностроительной, вышли за рамки разумных пропорций по сравнению с развитием других отраслей хозяйст­ва. Перед нами государство, которое стремится в течение небольшого срока стать одной из великих промышленных держав и при этом не распо­лагает приличными шоссейными дорогами, а ее железнодорожная сеть весьма несовершенна. Многое уже сделано для того, чтобы поднять производительность труда и научить полуграмотных крестьян обращению с машинами. Однако материально-техническое обслуживание до сих пор является самой страшной прорехой советской экономики. Строительство ведется поспешно и некачественно. Амортизационные расходы, веро­ятно, огромны. Во многих отраслях экономики так и не удалось при вить рабочим хоть какие-то элементы общей культуры производства и техни­ческого самоуважения, свойственного квалифицированным рабочим Запада.
Трудно представить себе, каким образом уставшим и подавленным людям, которые трудятся в условиях страха и принуждения, удастся быст­ро устранить эти недостатки. И до тех пор, пока они не будут преодолены, Россия останется экономически уязвимой и в не котором роде немощной страной, которая может экспортировать свой энтузиазм или распространять необъяснимые чары своей примитивной политической живучести, но не в состоянии подкрепить эти предметы экспорта реальными свиде­тельствами материальной мощи и процветания.
Вместе с тем над политической жизнью Советского Союза нависла большая неопределенность, та самая неопределенность, которая связана с переходом власти от одного человека к другому или от одной группы лиц к другой.
Эта проблема, конечно, связана главным образом с особым положе­нием Сталина. Нельзя забывать, что наследование им исключительного положения Ленина в коммунистическом движении - это пока единст­венный случай перехода власти в Советском Союзе. Понадобилось две­надцать лет, чтобы закрепить этот переход. Это обошлось народу в милли­оны жизней и сотрясло основы государства. Побочные толчки ощуща­лись во всем международном коммунистическом движении и нанесли урон самим кремлевским руководителям.
Вполне возможно, что следующая передача неограниченной власти произойдет тихо и незаметно, без каких-либо пертурбаций. Но в то же время не исключено, что связанные с этим проблемы при ведут, говоря словами Ленина, к одному из тех «необычайно быстрых переходов» от «тонкого обмана» к «разнузданному насилию», которые характерны для истории России, и сотрясут советскую власть до основания.
Но дело не только в самом Сталине. Начиная с 1938 года в высших эшелонах советской власти наблюдается настораживающая закостене­лость политической жизни. Всесоюзный съезд Советов, который теоре­тически считается высшим органом партии 1, должен собираться не реже чем раз в три года. Последний съезд был почти восемь лет назад. За это время численность членов партии выросла вдвое. За время войны огром­ное число коммунистов погибло, и теперь более половины всех членов партии - это люди, которые вступили в ее ряды уже после последнего съезда. Тем не менее на вершине власти, несмотря на все злоключения страны, остается все та же небольшая группа лидеров. Безусловно, есть причины, по которым испытания военных лет повлекли за собой корен­ные политические изменения в правительствах всех крупных западных государств. Причины этого явления достаточно общие, а потому должны присутствовать и в скрытой от взоров советской политической жизни. Но никаких признаков подобных процессов в России не видно.
Напрашивается вывод, что в рамках даже такой в высшей степени дисциплинированной организации, как коммунистическая партия, не­пременно должны все больше проявляться различия в возрасте, взглядах и интересах между огромными массами рядовых членов, вступивших в нее сравнительно недавно, и очень небольшой группой бессменных выс­ших руководителей, с которыми большинство этих членов партии никог­да не встречались, никогда не разговаривали и с которыми у них не может быть никакой политической близости.
Трудно предсказать, будет ли в этих условиях неизбежное омоложение высших эшелонов власти происходить (а это лишь вопрос времени) мир­но и гладко или же соперники в борьбе за власть обратятся к политически незрелым и неопытным массам, чтобы заручиться их поддержкой. Если верно последнее, то коммунистической партии нужно ожидать непредсказуемых последствий: ведь рядовые члены партии учились работать лишь в условиях железной дисциплины и подчинения и совершенно бес­помощны в искусстве достижения компромиссов и согласия. Если в ком­мунистической партии произойдет раскол, который парализует ее дейст­вия, то хаос и беспомощность общества в России обнаружатся в крайних формах. Ибо, как уже говорилось, советская власть - это лишь оболочка, скрывающая аморфную массу, которой отказано в создании независимой организационной структуры. В России нет даже местного самоуправле­ния. Нынешнее поколение русских понятия не имеет о самостоятельных коллективных действиях. Поэтому если про изойдет нечто такое, что на­рушит единство и эффективность партии как политического инструмен­та, то Советская Россия может мгновенно превратиться из одной из силь­нейших в одну из самых слабых и жалких стран мира.
Таким образом, будущее советской власти отнюдь не так безоблачно, как по русской привычке к самообману может по казаться кремлевским правителям. То, что они могут удерживать власть, они уже продемонстрировали. Но им еще предстоит доказать, что они могут легко и спокойно передать ее другим. Однако тяжкое бремя их господства и превратности международной жизни заметно подточили силы и надежды великого на­рода, на котором покоится их власть. Любопытно отметить, что идеоло­гическое воздействие советской власти в настоящее время сильнее за пре­делами России, куда не могут дотянуться длинные руки советской поли­ции. В связи С этим на память приходит сравнение, которое есть в романе Томаса Манна «Будденброки». Рассуждая о том, что человеческие институты приобретают особый внешний блеск как раз в тот момент, ког­да их внутренний распад достигает высшей точки, он уподобляет семей­ство Будденброков в пору его наивысшего расцвета одной из тех звезд, свет которых ярче всего освещает наш мир тогда, когда на самом деле они давно прекратили свое существование. Кто может поручиться за то, что лучи, все еще посылаемые Кремлем недовольным народам западного ми­ра, не являются тем самым последним светом угасающей звезды? Доказать это нельзя. И опровергнуть - тоже. Но остается надежда (и, по мне­нию автора этой статьи, довольно большая), что советская власть, как и капиталистический строй в ее пони мании, несет в себе семена собствен­ной гибели, и эти семена уже тронулись в рост.
Совершенно очевидно, что в обозримом будущем вряд ли можно ожи­дать политического сближения между Соединенными Штатами и совет­ским режимом. Соединенные Штаты и впредь должны видеть в Совет­ском Союзе не партнера, а соперника на политической арене. Они долж­ны быть готовы к тому, что в советской политике найдет отражение не абстрактная любовь к миру и стабильности и не искренняя вера в посто­янное счастливое сосуществование социалистического и капиталистиче­ского мира, а осторожное и упорное стремление подорвать и ослабить влияние всех противостоящих сил и стран.
Но нельзя забывать и того, что Россия по сравнению с западным ми­ром в целом все еще слабая страна, что советская политика отличается большой неуравновешенностью и что в советском обществе, возможно, кроются пороки, которые в конечном счете приведут к ослаблению его общего потенциала. Это само по себе дает право Соединенным Штатам уверенно проводить политику решительного сдерживания, чтобы проти­вопоставить русским несгибаемую силу в любой точке земного шара, где они попытаются посягнуть на интересы мира и стабильности.
Но в действительности возможности американской политики ни в ко­ей мере не должны сводиться к проведению твердой линии на сдержива­ние и к надеждам на лучшее будущее. Своими действиями Соединенные Штаты вполне могут влиять на развитие событий как в самой России, так и во всем коммунистическом движении, которое оказывает значительное влияние на внешнюю политику России. И речь идет не только о скром­ных усилиях Соединенных Штатов по распространению информации в Советском Союзе и других странах, хотя это тоже важно. Речь, скорее, идет о том, насколько успешными будут наши усилия по созданию у на­родов мира представления о Соединенных Штатах как о стране, которая знает, чего хочет, которая успешно справляется со своими внутренними проблемами и обязанностями великой державы и которая обладает доста­точной силой духа, чтобы твердо отстаивать свои позиции в современных идеологических течениях. В той степени, в которой нам удастся создавать и поддерживать такое представление о нашей стране, цели русского ком­мунизма будут казаться бесплодными и бессмысленными, у сторонников Москвы поубавится энтузиазма и надежд, а во внешней политике у Крем­ля прибавится проблем. Ведь старческая немощь и обветшалость капита­листического мира составляют краеугольный камень коммунистической философии. Поэтому уже одно то, что не сбудутся предсказания пророков с Красной площади, самоуверенно предрекавших со времени оконча­ния войны, что в Соединенных Штатах неминуемо разразится экономи­ческий кризис, имело бы глубокие и важные последствия для всего ком­мунистического мира.
И напротив, проявления неуверенности, раскола и внутренней разоб­щенности в нашей стране воодушевляют коммунистическое движение в целом. Каждое такое проявление вызывает бурю восторга и новые надеж­ды в коммунистическом мире; в поведении Москвы появляется само­довольство; новые сторонники из разных стран пытаются примкнуть к коммунистическому движению, принимая его за ведущую линию международной политики; и тогда напор русских возрастает по всем направле­ниям международных отношений.
Было бы преувеличением полагать, что одни Соединенные Штаты без поддержки других государств могли бы решить вопрос жизни и смерти коммунистического движения и вызвать скорое падение советской влас­ти в России. Тем не менее США имеют реальную возможность значитель­но ужесточить условия, в которых осуществляется советская политика, заставить Кремль действовать более сдержанно и осмотрительно, чем в последние годы, и таким образом способствовать развитию процессов, которые неизбежно приведут либо к крушению советского строя, либо к постепенной его либерализации. Ибо ни одно мистическое, мессианское движение, и особенно кремлевское, не может постоянно терпеть неудачи, не начав рано или поздно так или иначе приспосабливаться к логике ре­ального положения вещей.
Таким образом, решение вопроса в значительной мере зависит и от нашей страны. Советско-американские отношения - это, по существу, пробный камень международной роли Соединенных Штатов как государства. Чтобы избежать поражения, Соединенным Штатам достаточно быть на высоте своих лучших традиций и доказать, что они достойны называться великой державой.
Можно с уверенностью сказать, что это самое честное и достойное ис­пытание национальных качеств. Поэтому всякий, кто внимательно следит за развитием советско-американских отношений, не будет сетовать на то, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Напротив, он будет в какой-то мере благодарен судьбе, которая, послав американцам это суро­вое испытание, поставила саму их безопасность как нации в зависимость от их способности сплотиться и принять на себя ответственность мораль­ного и политического руководства, которое уготовано им историей.