Бирон Байрона, Бирон Рылеева Воспоминаниям политических противников Бирона можно с одинаковым успехом верить или не верить в зависимости от симпатий или антипатий читателя. Среди официальных же обвинений в адрес Бирона, выдвинутых после его свержения, значатся

Кондратий Федорович Рылеев родился в небогатой дворянской семье. Отечественная война 1812 года застала его, когда он учился в кадетском корпусе в Петербурге. Юноше стремился на фронт, его патриотический порыв нашел отражения в первых литературных опытах – одах «Любовь к отчизне», «Князю Смоленскому», «Победной песни героям», где начинающий поэт славил героев, готовых отдать жизнь за отечество.

В 1814 Рылеев получает чин прапорщика и принимает участие в заграничных походах русской армии, что серьезным образом повлияет на его мировоззрение: «Свободомыслием … заразился я во время походов во Францию». В течение нескольких лет Рылеев служит в армии, но приходит к неутешительному выводу: «Для нынешней службы нужны подлецы, а я, к счастию, не могу им быть». Молодой человек покидает службу, уходит в отставку и переезжает в Петербург, где находит единомышленников в кругах свободомыслящих столичных литераторов.

Вскоре произошло событие, заставившее заговорить о Рылееве-поэте весь Петербург: в популярном журнале «Невский зритель» была опубликована его беспрецедентно смелая сатира «К временщику» (1820).

В это время одной из центральных фигур на политической арене России бал А.А. Аракчеев – всесильный фаворит Александра I, перед которым трепетала вся страна. Аракчеев занимал виднейшие посты в государстве: военный министр, председатель военного департамента Государственного совета - он фактически руководил страной. Политика Аракчеева предполагала введение палочной дисциплины в армии, жестокое подавление любого проявления общественного недовольства. «Венцом» деятельности Аракчеева стала организация военных поселений, где крепостные должны были заниматься не только крестьянским трудом, но и нести тяжкое бремя солдатской службы. В «надменном временщике, и подлом и коварном», изображенном в стихотворении Рылеева «К временщику», современники безошибочно узнали Аракчеева.

Центральной идеей сатиры Рылеева является антитираническая идея, причем явленная в своей крайней форме: поэт полагал, что любого тирана ждет неминуемое наказание – он падет жертвой народного гнева («Народ тиранствами ужасен разъяренный!»), либо будет повержен героем-тираноборцем («Тиран, вострепещи! Родиться может он - / Иль Кассий, или Брут. Иль враг царей Катон!»).

В сатире «К временщику» четко звучит мысль о назначении поэта. С точки зрения Рылеева, истинный поэт должен воспевать героев, жертвующих собой ради свободы своего народа: «О, как на лире я потщусь того прославить, / Отечество мое кто от тебя избавит!».

В этом стихотворении Рылеев обращается к жанру высокой сатиры, его стиль отличается торжественностью, обращением к книжной лексике, изобилует сложными синтаксическими конструкциями, многочисленные восклицания передают эмоциональный накал произведения. В стихотворении органично сочетаются два пласта безошибочно узнаваемые современниками поэта картины российской действительности («Налогом тягостным довел до нищеты, / Селения лишил их прежней красоты») и сцены из римской истории, живописующие гибель Цезаря от руки Брута, тираноборческое поприще Катона… использование подобного приема придает универсальность тем выводам, к которым приходит Рылеев:

Но если злобный рок, злодея полюбя,

От справедливой мзды и сохранит тебя,

Все трепещи, тиран! За зло и вероломство

Тебе свой приговор произнесет потомство!

Стихотворение «К временщику» положило начало активной политической и творческой деятельности К.Ф. Рылеева.

Своеобразие творчества К.Ф. Рылеева

Характерными чертами лирики Рылеева является сатирическая направленность, гражданский пафос; неизменная приверженности антитиранической тематике, которая вбирает в себя все остальные тематические пласты, придавая им специфическую трактовку. Так, важные для творчества Рылеева темы поэта и поэзии, любви и дружбы наполнены высоким гражданским пафосом. В стихотворении «<Гражданин>» (1824) утверждается идеал человеческой судьбы, который заключается в том, чтобы готовиться для будущей борьбы / За угнетенную свободу человека». Верность этому идеалу лирический герой Рылеева сохраняет в любой жизненной ситуации. Даже тогда, когда его сердце переполнено нежными чувствами к возлюбленной, он не отступает от своего кредо:

Любовь никак нейдет на ум:

Увы! моя отчизна страждет, -

Душа в волненье тяжких дум

Теперь одной свободы жаждет.

«К N.N.», (1824 или 1825)

Положительные герои лирики Рылеева наделены сильными страстями, но эти страсти подчинены одной цели – цели высокого гражданского служения. С точки зрения Рылеева, никакое горе не может сломить человека, если он помнит о своем высшем предназначении. Например, в стихотворении «Вере Николаевне Столыпиной» (1825), написанном в связи со смертью близкого к декабристским кругам прогрессивного государственного деятеля А.А. Столыпина, поэт напоминает его вдове о ее «священном долге» «прекрасных чад образовать» - воспитать своих сыновей как истинных граждан, готовых «пасть за край родной».

Жанр думы

В 1821 – 1823 годах К.Ф. Рылеев создает поэтический цикл «Думы».

Дума– эпико-лирический жанр украинского фольклора, распространенный в XV - XVII веках. Сюжеты дум обычно составляли истории героических сражений казаков с турками и поляками. В русской поэзии XIX века под думой стали понимать произведения, в которых затрагивались значительные общественные проблемы.

В предисловии к отдельному изданию «Дум» (1825) Рылеев четко определяет цель, которую он стремился достигнуть в своих произведениях: возрождение в памяти современников славных подвигов предков, лучших страниц истории российского государства – «вот верный способ для привития народу сильной привязанности к Родине».

Думы Рылеева построены согласно одному композиционному принципу: описание места действия, изображение героя, раздумывающего о свободе отечества, патриотическое, гражданское назидание, звучащее в монологе центрального персонажа.

Вся история России представлялась поэту-декабристу как жесткая борьба героев-тираноборцев и злодеев-деспотов. Русский человек, по Рылееву, отличается исконным вольнолюбием. В основу большинства сюжетов дум положены переломные моменты истории, когда герои поставлены перед выбором, но они всегда предпочитают только одну дорогу – дорогу борьбы с тиранами.

История воспринимается Рылеевым как процесс, поэтому обращение к прошлому – это всегда попытка осмыслить настоящее. Герои дум Рылеева – люди разных эпох (Святослав, Дмитрий Донской, Ермак, Волынский и др.), но в их уста поэт неизменно вкладывает страстные проповеди свободы, вольности, гражданства в духе деклараций декабризма. Так, в думе «Дмитрий Донской» князь Дмитрий накануне Куликовской битвы обращается к русскому войску с пламенной речью, в которой призывает «перед тираном не склонять покорную главу», сражаться за «святую праотцев свободу / И древние права граждан», «за вольность, правду и закон». Рылеев не намеренно искажал историю, для него была важна непосредственная соотнесенность событий прошлого с настоящим.

А.С. Пушкин отметил ряд слабых сторон дум К.Ф. Рылеева. В частности, он писал о том, что исторические личности выглядят недостоверно и неубедительно, поскольку невозможно сочетать события далекого прошлого и идеи современного вольнолюбия. Однако Пушкин не распространил соей критики на думу «Иван Сусанин», в которой Рылееву удалось воссоздать исторически правдивый народный характер. Иван Сусанин, крестьянин, который не произносит пространных речей просветительского содержания, а действует сообразно своим представлениям о добре и правде, демонстрируя подлинный патриотизм, который изначально присущ русскому человеку.

Любимым героем Рылеева в цикле «Думы», несомненно, является Волынский, сподвижник Петра I. Именно он является носителем самых дорогих Рылееву убеждений: «славна кончина за народ! за истину святую. / И казнь мне будет торжеством!», «Любовью к родине дыша, / Да все для ней он переносит». Цикл завершает дума «Державин», в которой еще раз Рылеев напоминает о предназначении поэта, который «выше всех на свете благ / Общественное благо ставил / И в огненных своих стихах / Святую добродетель славил».

Жанр поэмы

В 1823 году Рылеев создает поэму «Войнаровский», которая была тепло принята современниками. Пушкин высоко оценил это произведение, отметив, что талант его создателя «возмужал».

В центе поэмы по-прежнему герой-тираноборец, который, не смотря на поражение, разочарование в своих ближайших соратниках и ссылку в далекую Якутию, остается верен идеям свободы.

Поэма «Войнаровский» оказала значительное влияние на дальнейшее развитие жанра русской романтической поэмы. Во-первых, Рылеев стал одним из первых романтиков, который попытался преодолеть европейскую традицию отождествления автора и героя: на одни и те же события автор поэмы и его герой Войнаровский зачастую смотрят совершенно по-разному. Во-вторых, в поэме «Войнаровский» осуществляется попытка совместить гражданскую идею и психологический анализ поступков и устремлений персонажей.

Воодушевленный высокой оценкой Пушкиным его первой поэмы, Рылеев приступает к работе над поэмой «Наливайко». В центре этого произведения – борьба украинского народа с поляками. Работе над поэмой не суждено было завершиться.

Последние годы жизни

В 1823 году Рылеев становится членом Северного общества, вскоре выдвигается в число его руководителей. Именно квартира Рылеева становится штабом восстания, совершившегося 14 декабря. Будучи истинным романтиком, он призывал своих товарищей идти до конца в борьбе за свои идеалы: «...пусть мы погибнем, но за нами пойдут другие».

После разгрома восстания в период следствия по делу декабристов Рылеев держался достойно, брал всю вину на себя, всячески пытался поддержать и ободрить своих соратников.

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,

За дело правое я в ней,

И мне ль стыдиться тех цепей,

Коли ношу их за Отчизну

(1826?) К.Ф. Рылеев

«Я виновнее из всех, - убеждал он императора Николая I. – прошу тебя, государь, прости их… Казни меня одного…». Рылеев был одним из пяти декабристов, казненных 13 июля 1826 года.

Творчество К.Ф. Рылеева – уникальное явление, феномен культурной и общественной жизни начала XIX столетия. Но для сегодняшнего читателя гораздо более значимым представляется не творчество поэта, а его яркая неординарная личность. Его жизненная позиция, трагическая судьба сами по себе являются воплощением идеала культуры романтизма.

ПОЭТЫ-ДЕКАБРИСТЫ

ü Ф.Н.Глинка – не пил чай, укрывался своей шинелью, чтобы выкупать крепостных крестьян.

Идея свободы: не принимает участия в восстании на Сенатской площади, но всё равно посадили в тюрьму.

ü В.Ф. Раевский – декабрист без декабря

ü П.А.Катенин

ü В.К.Кюхельбекер – сторонник клас-ма, высокого стиля

ü А.А. Бестужин(МАрлинский) – подарил последнюю записную книжку Лермонтову

ü А.И.Одоевский

Общее у классицистов и декабристов:

1 дидактизм

2 гражданский пафас(для декабристов в стихе главное – идея -à стихи часто получались неуклюжие)

3 тяготение к высоким жанрам: ода, трагедия, героич-я поэма

4 полагали, что личные интересы необходимо подчинять общественным интересам.

Особенное у класс-в:

1 боролись за укрепление гос-ва

2 полагали, что гражданское служение Отечеству – долг каждого гражданина

Особенное у декабристов:

1 стремились к разумению сущ-го гос-ва

2 служение Отечеству – это потребность личности

Особенности поэзии:цт. Тема: тема свободы, тема судьбы рус народа. Часто обращались к бродячим сюжетам и образам. Тв-во пронизывает не только общие мотивы, но и общие образы. Выделяют два стиля в поэзии декабристов: 1) – античный – авторы обращались к истории Рима, к тираноборческому сюжету, в образам Цезаря, Бруто, Катула;2) – древнерусский стиль – обращение к истории Росии, обращение к периоду смуты 17 в (образ Б. Годунова)и т.д.

КЮХЕЛЬБЕКЕР

Друг Пушкина и Грибоедова, собеседник Гете, которому внушил интерес к молодой тогда русской поэзии, запальчивый литературный критик (но, по отзыву Пушкина, «человек дельный с пером в руках»), филолог-эрудит, блестящий лектор - пропагандист вольности и русской литературы в Париже 192 , легендарный поэт-чудак, посмешище для литературных врагов и даже друзей, возможный прототип пушкинского Ленского... 193 Удачи и неудачи Кюхельбекера поучительны; его творческий путь отразил противоборство многообразных тенденций русской лирики в переломный для нее момент 194 .

Кюхельбекер, подобно другим декабристам, твердо стоял на просветительских позициях и при этом усвоил революционный смысл просветительства. Декабристы понимали совершенствование человека и общества как переделку, перестройку, преобразование. Их революционность опиралась на представление о целесообразности вмешательства в жизнь носителей «истины». Философский скептицизм затронул их очень слабо. Потому наиболее характерный тип декабриста - тип политического энтузиаста 195 .

Энтузиазм - основа личного психического склада Кюхельбекера, основа его жизненного поведения, политических убеждений, эстетических теорий.

Еще в Лицее Кюхельбекер сделал свой выбор между оформившимися к тому времени типами русской стихотворной речи (пафос XVIII века, лиризм и «поэтичность» Жуковского и Батюшкова, «устная» непринужденность и ирония Д. Давыдова). Задолго до того, как сложились его декабристские воззрения, Кюхельбекер стал ценителем патетического искусства. Высота тона для него всегда адекватна значительности содержания, определяет пафос, созвучный его просветительскому энтузиазму.

В разные годы, в разных обстоятельствах своей трагически складывавшейся судьбы, Кюхельбекер возвращается к одним и тем же проблемам. В 1824 году ему кажется неоправданным «чрезмерное» увлечение Байроном, так как «он живописец нравственных ужасов, опустошенных душ и сердец раздавленных; живописец душевного ада» 196 . Кюхельбекеру никогда не нравилась романтическая ирония. Он заметил в 1834 году: «Надоела мне, между прочим, судорожная ирония, с какою с некоторого времени обо всем пишут» 197 . В его собственных произведениях попытки в ироническом роде преимущественно неудачны (в «Шекспировых духах», отдельные места в «Ижорском» и др.).

Просветительский оптимизм принял у Кюхельбекера прямолинейные формы. Огорченный тем, что его критический отзыв о Байроне совпал по времени с известием о смерти поэта (1824), он в оде «Смерть Байрона» решил искупить свою неловкость и даже по-своему истолковать поэта, чья мировая скорбь была ему не по душе:

Бард, живописец смелых душ,
Гремящий, радостный, нетленный...

Ему был нужен «радостный» Байрон.

Во всем этом Кюхельбекер - плоть от плоти литературного декабризма.

Революционно-просветительское мировоззрение определило созданное декабристами направление в поэзии. Этот революционный романтизм, проникнутый высоким пафосом служения отечеству, был той почвой, на которой декабристский романтизм сближался с классицизмом.

Декабристская поэзия в большей мере тяготела к наследию классицизма, чем Д. Давыдов, даже Батюшков, не говоря о Жуковском. Объединение в декабристской поэзии принципов классицизма и романтизма связано со стремлением воплотить высокий героический идеал человека.

В «Законоположении» Союза благоденствия говорилось: «Описание предмета или изложение чувства, не возбуждающего, но ослабляющего высокие помышления, как бы оно прелестно ни было, всегда недостойно дара поэзии». Кюхельбекер, А. Бестужев, Рылеев воспользовались этим критерием для оценки творчества своих современников. Восхищаясь даром Пушкина, они, однако, не были в восторге от его тематики. «Зачем тебе из пушки стрелять в бабочку?», «Зачем вырезывать изображения из яблочного семечка, если у тебя резец Праксителя?» 198 Кюхельбекер, недовольный «господином Онегиным», как он его называл, сокрушался: «Ужели это поэзия?..»

В таком понимании «высокости» проявлялись и романтические понятия о возвышенном, о мечте, и отзвуки эстетики классицизма.

Именно Кюхельбекер более чем кто-либо иной отразил основную для эпохи литературную коллизию: классицизм - романтизм. А. Бестужев, писавший тогда преимущественно в прозе, - автор ультраромантических повестей. Основные искания Рылеева шли в области романтических лиро-эпических жанров («Думы», поэмы «Войнаровский», «Палей» и др.) 199 .

Ориентируя поэзию на просветительское понимание духовных ценностей, «идей», декабристы не могли принять мотивировку героики, предложенную Д. Давыдовым, - его «физиологизм». Они заняли скептическую позицию и по отношению к элегической школе, к Батюшкову и Жуковскому.

Начиная с лицейских лет Кюхельбекер все определеннее и настойчивее отстраняется от так называемой «легкой» поэзии. Различием литературных воззрений Ю. Н. Тынянов объясняет его постоянные конфликты с товарищами, в том числе с ближайшими друзьями - Пушкиным и Дельвигом. Среди лицеистов существовало мнение, что Кюхельбекер стоит как поэт выше Дельвига и должен занять место непосредственно после Пушкина 200 . Но все же его стихи постоянная мишень для очень злых насмешек. Дело было не столько в художественном уровне стихов, сколько в их направлении .

Из античных лириков Кюхельбекер более всех ценит торжественного Пиндара (оставленного в стороне Батюшковым). В немецкой литературе, в отличие от школы Жуковского, его привлекают не сентиментальные и предромантические течения, а поэмы немецкого классицизма XVIII века и Гете. В русской поэзии он выше всех ставит Державина и Гнедича, а не властителей дум Батюшкова и Д. Давыдова.

С Жуковским обстояло сложнее. Кюхельбекеру вначале импонировала нравственная высота его лирики, не укладывавшейся в понятие «легкости» и «мелочности». Он до начала 1820-х годов преклонялся перед Жуковским, а Жуковский даже позднее называл себя его «духовным отцом» 201 .

Среди стихотворений Кюхельбекера, написанных до переломного в его творчестве 1821 года, много подражаний Жуковскому. Это «Осень», «Элегия», «Зима», «К Лизе», «Призрак», «К моему гению», «Вдохновение», «К брату», «Ницца» и др.

Молодой поэт воспринимает у Жуковского нечто большее, чем мотивы элегического уныния. При всех симпатиях к классической поэзии, он явно увлечен новыми перспективами изображения душевной жизни. Расширение границ внутреннего мира в лирике дало ему, подобно молодому Пушкину, возможность изобразить гражданские эмоции как личные душевные переживания.

В стихотворении «К друзьям, на Рейне» (1821) поэт называет свободу «любовью души». В душе поэта - мысли об отечестве. Готовность к гражданскому самопожертвованию - внутреннее состояние. Стремление же воссоздать его приводит к лирическим интонациям Жуковского:

Легкий челн меня лелеет, -
Твердь небесная ясна;
С светлых вод прохлада веет, -
В душу льется тишина!
. . . . . . . . . . . .
Вам сей кубок, отягченный
Влагой чистой и златой,
Пью за наш союз священный,
Пью за русский край родной!

Так, при всех «архаистических» симпатиях, в своем лирическом творчестве Кюхельбекер вначале движется в русле поэзии нового типа. Отсюда иногда и его близость с Пушкиным:

О град бессмертья, муз и брани!
Отец народов, вечный Рим!
К тебе я простираю длани,
Желаньем пламенным томим.

(«Прощание») «Мы ждем с томленьем упованья || Минуты вольности святой...» («К Чаадаеву» Пушкина). Здесь еще более крайний случай - не лирический стиль Жуковского, а стиль «эротической» поэзии применен для целей гражданской поэзии 202 .

Снискавший вскоре известность как гонитель элегии и сторонник оды, Кюхельбекер на рубеже 1810-1820-х годов производил с элегией смелые эксперименты (некоторые из них - до Пушкина и иначе, чем у Пушкина). Сохраняя жанр, он видоизменял не только его тематику, но и стиль. И это давало интересные результаты.

Опыты Кюхельбекера важны тем, что он один из первых использовал заложенные в жанре элегии возможности тематического и стилистического разнообразия. Интонационный и лексический строй Жуковского является (что очень важно) основой, на которой распределяются дополнительные тоны и цвета.

Новшеством было введение патетики. Эмоциям Кюхельбекер придает напряженность и определенность. Радость тяготеет у него к ликованию, уныние - к трагизму.

Так! легко мутит мгновенье
Мрачный ток моей крови,
Но за быстрое забвенье
Не лишай меня любви...

Неразрывны наши узы!
В роковой священный час -
Скорбь и Радость, Дружба, Музы
Души сочетали в нас!

(«К***», 1817-1818)

Как видим, элегическое послание Кюхельбекера очень «энергично», проникнуто несвойственной этой жанровой традиции патетикой. С другой стороны, меланхолической теме увядания придан мрачно-скорбный колорит в элегии «Зима» (1816 или 1817):

Сердце заныло во мне, средь тягостных дум я забылся:
Спит на гробах человек и видит тяжелые грезы; -
Спит - и только изредка скорбь и тоска прилетают
Душу будить!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всюду и холод и блеск. - Обнаженны древа и покрыты
Льдяной корой. Иду; хрустит у меня под ногою
Светлый, безжизненный снег, бежит по сугробам тропинка
В белую даль!

Стихи молодого Кюхельбекера о мечтах и о славе (мотивы тогда очень распространенные) отличаются эмоциональной и стилистической смелостью:

Вотще, спускаясь к изголовью,
Приникши к ложу твоему,
Она тебя в виденьях смелых,
В мечтах и грозных и веселых
Вела ко храму своему!

(«К самому себе», 1818)

Современный ему критик, П. А. Плетнев, оценил у Кюхельбекера «отважные приемы в изображении сильных чувствований, новость картин, созидаемых живым воображением» 203 . Кюхельбекер рано стал в оппозицию к «гладкому», гармоническому стиху; «гладкость» с его точки зрения - недостаток, а не достоинство. Не принимая стилистическую гармонию, молодой протестант скрещивает стилистически разнородные пласты языка. Сначала он делает это робко, затем смелее:

Ах, дорогой бесконечной
Для души, еще младой,
Для мечты моей беспечной
Представлялся путь земной!

Но умолкнет хохот громкий,
Высохнет мое вино; -
Так пируйте же, потомки,
Гробу всё обречено!

Может быть, мои череп белый
Пнет сердитою ногой
Старец, в скорбях поседелый,
Ныне собутыльник мой!

(«Песнь тления», конец 1810 - начало 1820-х годов)

Кюхельбекер обнаруживает тяготение к поэтическим тропам, к олицетворениям и метафорам, нехарактерным для «школы гармонической точности» (выражение Пушкина). Карамзинисты и Жуковский чуждались тропов 204 . Для них важно было, в частности, то, что скрещение прямых и переносных значений затрудняло возможности гармонических словосочетаний.

В стихотворении Кюхельбекера «Ночь» (1818-1820) метафоричен и сам образ ночи, и его отдельные детали:

Дети страданий дневных,
Грезы обстали меня, кивали главами призраки
Мертвые, суетный сонм...

Интересно, что Кюхельбекер придает довольно неожиданную экспрессию образу, взятому у Жуковского. В балладе Жуковского «Рыцарь Тогенбург» монастырь «светился меж темных лип». У Кюхельбекера «над дремлющей церковью рдеет || В сумраке пламенный крест».

Наиболее плодотворны искания Кюхельбекера в области «гражданственной» элегии. Примером служит его «Ницца» (1821). «Ницца» не была напечатана в свое время по цензурным причинам и, по-видимому, осталась тогда неизвестна Пушкину. Кюхельбекер попал в политическую опалу (власти были недовольны его лекциями о русской литературе, прочитанными в Париже), переезжал с места на место и, очевидно, не мог переслать «Ниццу» другу, находившемуся в южной ссылке. В 1829 году, когда Кюхельбекер отбывал одиночное заключение в крепости, «Ниццу» напечатали анонимно и с цензурными купюрами. Не все строфы этого стихотворения равноценны. Однако главное поэту удалось: человеческое сознание раскрыто здесь не как мир одного «рассудка», но как мир «души», где всеобщее становится своим, где гражданская скорбь - одно из сильнейших внутренних переживаний:

Край, любовь самой природы,
Родина роскошных Муз,
Область браней и свободы,
Рабских и сердечных уз!
. . . . . . . . . . . .
Здесь я видел обещанье
Светлых, беззаботных дней;
Но и здесь не спит страданье,
Муз пугает звук цепей!

Интимный лирический тон и одновременно общественный пафос характерны для этой элегии, где Италия рисуется не только как «область» душевных мечтаний, переживаний любви и красоты, но и «область» героической борьбы за вольность.

Кюхельбекер совмещает в «Ницце» поэтическую сладостность стиля Жуковского:

Дивною твоей луною
Был я по морю ведом... -

с очень свободными, оригинальными образами:

Гром завоет; зарев блески
Ослепят унылый взор;
Ненавистные тудески 205
Ниспадут с ужасных гор:
Смерть из тысяч ружей грянет,
В тысяче штыках сверкнет;
Не родясь, весна увянет,
Вольность, не родясь, умрет!..

Самое каноническое, казалось бы, выражение русской элегии («унылый взор») вспыхнуло новым смыслом.

Но дидактические представления классицизма оказались у Кюхельбекера слишком сильны. Тот путь, по которому он было пошел, не исключал, как мы видели, гражданский пафос содержания, но плохо мирился с дидактикой.

Кюхельбекер круто повернул в сторону. 1821 год - рубеж в его лирике. От элегии он возвращается к оде. На своем поэтическом знамени он пишет имя жестоко осмеянного карамзинистами архаического поэта Шихматова - выспреннего и до крайности риторичного. После стихов о «ненавистных тудесках», об увядании вольности и весны, о прекрасной стране, где «муз пугает звук цепей», Кюхельбекер, как говорили в старину, «запел»:

Века шагают к славной цели -
Я вижу их, они идут!

(«Греческая песнь») -

Элегия Кюхельбекера отличалась стилистическим разнообразием, включая в себя даже одическую лексику («ниспадут», «зарев блески», «грянет» и т. д.). Новую элегию удалось создать. Новую оду создать оказалось невозможно: прямолинейная дидактичность наглухо ее замкнула.

Друзья! нас ждут сыны Эллады!
Кто даст нам Крылья? полетим!
Сокройтесь горы, реки, грады -
Они нас ждут - скорее к ним!
Услышь, судьба, мои молитвы -
Пошли и мне, пошли минуту первой битвы!

(«Греческая песнь»)

Трудно преодолеть впечатление, что эти хорошие стихи все же беднее, чем незадолго перед ними написанные на ту же тему греческого восстания:

Да паду же за свободу,
За любовь души моей,
Жертва славному народу,
Гордость плачущих друзей!

(«К друзьям, на Рейне»)

Многие поэты пушкинской поры с резким неодобрением отнеслись к архаистическим крайностям Кюхельбекера: «Только в его голову могла войти... мысль воспевать... Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, - славянорусскими стихами, целиком взятыми из Иеремия» 20 . В этом отзыве Пушкина подчеркивается неизбежная заданность всей структуры оды. «Кюхельбекер нередко называет прекрасным и высоким то, что должно называть бомбастом... - заметил Языков. - Красоты Шихматова, которых Кюхельбекер не доказывает, все заимствованы или из Священного писания, или из Ломоносова и Державина» 207 .

Языкову ясна причина художественной несамостоятельности «архаистов»: это - скованность жанром, препятствующая изменению угла зрения . «Красоты Шихматова», по мнению Языкова, «все состоят в словах и, следственно, не дают Шихматову права назваться оригинальным».

Кюхельбекер между тем теперь ценит в других и вырабатывает в себе оригинальность, состоящую именно «в словах». Более всего ему претит то, что и ранее им преодолевалось, - «сладостная» гармоничность словосочетаний. Он - за шероховатости, неправильности слога, несущие в себе стихию противоречий и беспокойства.

Например, совсем не по комической неловкости, а для того чтобы демонстративно попрать презираемые им критерии «хорошего вкуса» и «умеренности», Кюхельбекер пишет в послании Грибоедову:

Певец, тебе даны рукой судьбы
Душа живая, пламень чувства,
Веселье тихое и светлая любовь,
Святые таинства высокого искусства
И резво-скачущая кровь 208 .

Пушкин неоднократно высмеивал эту строку - она стала такой же мишенью для сатирических стрел, как первые, еще неумелые, лицейские стихи «Кюхли» 209 .

Развитый Батюшковым и Жуковским «поэтизирующий» принцип и лиризм все решительнее отрицаются Кюхельбекером: «Наши стихи не обременены ни мыслями, ни чувствами, ни картинами; между тем заключают в себе какую-то неизъяснимую прелесть , непонятную ни для читателей, ни для писателей, но всякий не-славянофил, всякий человек со вкусом восхищается ими» («Земля безглавцев») 210 . Кюхельбекер понимал, что отрицание права лирики на «неизъяснимую прелесть» и возврат к стихотворной архаике разделяют его как поэта с Пушкиным 211 .

Несмотря на отдельные новшества, ода Кюхельбекера в целом воссоздавала классический канон. Вернувшись к оде, Кюхельбекер вернулся и к соответствующей художественной концепции человека. Он одновременно пишет одическое «Пророчество» и дружеское послание «К Пушкину». В первом - гражданственный образ поэта выражен в предельно патетическом, «библейском» ключе:

Послание же «К Пушкину» (по поводу «Кавказского пленника») выдержано в интимной манере, местами даже сентиментальной:

Увы! как он, я был изгнанник,
Изринут из страны родной,
И рано, безотрадный странник,
Вкушать был должен хлеб чужой.

Показательно, что в лирическом сюжете этого послания фигурируют и ссылка Пушкина, и скитания Кюхельбекера, но вне гражданской значимости. Биографические подробности имеют «частный» характер. Потому проводимая поэтом параллель между собственной судьбой и судьбой пушкинского пленника не убеждает; совпадения производят впечатление случайных. Это сразу же было замечено Пушкиным: «Кюхельбекер пишет мне четырестопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе и что он падал с лошади. Все это кстати о Кавказском пленнике» 212 ,

Элегии «закупского» цикла 213 почти лишены гражданственности. В них нет и стилистического разнообразия, характерного прежде для элегий Кюхельбекера. Они камерны, что было несвойственно ранее элегическим опытам Кюхельбекера. «Закупский» цикл, в своем роде совершенный, - вполне традиционен. С профессиональным мастерством Кюхельбекер пишет «не хуже» Жуковского в гармоническом роде:

Священный сердцу уголок!
Там дышит все благоуханьем,
Там с розы сорванный листок
Кружится ветерка дыханьем.

(«Закупская часовня»)

Одновременно, в 1822-1825 годах, Кюхельбекер создает ряд гражданских стихов одического типа («Участь поэтов», «К Вяземскому», «Молитва воина», «К богу», «Смерть Байрона» и др.). Жанр сковал Кюхельбекера. Несмотря на все усилия внести свежую струю, стиль его оды оставался каноническим. Кюхельбекер резко нападает на элегию, считая ее возможности крайне ограниченными, в частности, высмеивает наскучившие «розы - морозы »; но у него самого в одах и поэмах непрерывно повторяется теперь другая рифма - «струны - перуны »...

Наиболее уязвим в «новой» оде был образ поэта, в значительной мере предопределенный жанром. Далее условного одического «исступления» характеристика образа поэта в оде Кюхельбекера не пошла: 214

Тогда (но страх объял меня!
Бледнею, трепещу, рыдаю;
Подавлен скорбию, стеня,
Испуган, лиру покидаю!..).

(«Смерть Байрона»)

Не пощадив Кюхельбекера, Пушкин спародировал его в «Оде его сиятельству графу Хвостову» (1825) и тогда же, в 4-й главе «Евгения Онегина», указал на бесперспективность архаического жанра:

Пишите оды, господа,
Как их писали в мощны годы,
Как было встарь заведено...

Однако, критикуя традиционную элегию, Кюхельбекер был отчасти прав. Патетический стиль, к которому Кюхельбекер стремился, для элегии неорганичен. Пафос же - неотъемлемое и извечное право поэзии. Он не является чем-то преходящим и не мог, не должен был исчезнуть вместе с классицизмом. В европейской поэзии, в других формах, он существовал задолго до классицизма. Но естественно, что возможности патетического стиля для русской лирики в первую очередь обусловливались ближайшей традицией в собственной литературе XVIII века. Роль Кюхельбекера и заключалась в том, что он сделал классицистическую «прививку» новой русской лирике.

Была и еще одна причина, по которой декабристская гражданственная поэзия тогда отказалась ориентироваться на элегию. Русская ода XVIII века основывалась на просветительски-оптимистическом мироощущении и по самой своей природе не могла быть ни пессимистичной, ни в сущности трагичной. В элегической же меланхолии изначально заложены возможности самого крайнего трагизма (напомним поздние элегии Баратынского).

У декабриста Кюхельбекера закономерно возникает литературная программа, где требования оптимистической гражданственности и пафоса соединяются воедино.

В своей нашумевшей статье 1824 года «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» 215 Кюхельбекер прежде всего обвиняет элегическое направление в однообразии. «Прочитав любую 216 элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все». Это суждение в принципе крайне несправедливо, но не забудем, что Кюхельбекер не приемлет элегическую тему разочарования, враждебную его темпераменту энтузиаста. Он обвиняет поэтов-элегиков: «Чувств у нас давно уже нет; чувство уныния поглотило все прочие». Критику-декабристу важнее то, что объединяет элегическую «школу» в целом, а не то, что отличает друг от друга отдельных ее представителей.

Кюхельбекер отстаивает теперь чистоту гражданской темы, полную отрешенность ее от личного элемента; такая «чистая культура» гражданственности, казалось ему, выигрывает в интенсивности. Кюхельбекер - за интенсивность. «В элегии, новейшей и древней, стихотворение говорит о самом себе, о своих скорбях и наслаждениях». «В оде поэт бескорыстен... он ликует о величии родимого края, мещет перуны в супостатов, блажит праведника, клянет изверга».

«Элегия никогда не окрыляется, не ликует». «Сила, свобода, вдохновение - необходимые три условия всякой поэзии».

Статья Кюхельбекера была принята современниками как одно из наиболее серьезных явлений в тогдашней литературной критике. Установлено, что в литературно-критических высказываниях Пушкина (даже 1830-х годов) есть из нее десятки реминисценций. Пушкин не принял положительную программу статьи 217 , но был под сильнейшим впечатлением ее полемической части. А Баратынский писал Кюхельбекеру: «Мнения твои мне кажутся неоспоримо справедливыми» 218 . Можно думать, что статья оказала известное воздействие на творческую эволюцию Баратынского. В 1825-1826 годах наступил кризис в его лирике, затем «новая эра», разрыв с жанром любовной элегии. При этом у Баратынского оказалась совсем иная, чем у Кюхельбекера, позиция в отношении просветительского оптимизма.

Критическое выступление Кюхельбекера сильнейшим образом способствовало преодолению жанровой ограниченности традиционной элегии (что, как мы видели, было возможно). Традиционная элегия постепенно становится уделом эпигонов. Удар, нанесенный ей Кюхельбекером, высвободил заложенные в элегии возможности обновления. Таков был еще один немаловажный результат статьи, неожиданный, вероятно, для ее автора.

Одним из виднейших деятелей декабристского движения и круп­нейшим поэтом-декабристом был К- Ф. Рылеев. За короткий срок своей литературной деятельности (1820-1825) он создал ряд худо­жественных произведений, занимающих одно из первых мест в исто­рии русской гражданской поэзии. Стихи Рылеева наряду с политиче­скими стихотворениями А. С. Пушкина и комедией «Горе от ума» А. С. Грибоедова явились лучшим выражением общественных идеа­лов поколения дворянских революционеров и стали для декабристов средством пропаганды их политических взглядов. Участник восстания 14 декабря 1825 г., Рылеев жизнью заплатил за попытку осуществить на практике те идеи, которым он служил своим поэтическим творче­ством.

Первые поэтические опыты К. Ф. Рылеева, увидевшие свет, ничем не выделялись среди популярных в то время жанров «легкой поэзии». Рождением нового поэта со своей темой и с собственной интонацией, было стихотворение «К временщику» (1820), появившееся в первый же год вступления будущего поэта-декабриста в литературу. Сатира Рылеева оказалась политически весьма актуальной. Реакция, сме­нившая общественный подъем эпохи Отечественной войны 1812 г., торжествовала повсюду: и в России, и в Западной Европе. Ближай­шим сотрудником Александра I стал его любимец, военный министр, организатор военных поселений, ярый реакционер А. А. Аракчеев. Активным протестом против аракчеевского режима в армии явились волнения Семеновского полка осенью 1820 г. Атмосфера накалялась. В такой обстановке появилась острая и смелая сатира на «временщи­ка», в котором без труда можно было узнать всесильного Аракчеева. Подзаголовок «Подражание Персиевой сатире „К Рубеллию"» объ­ясняется цензурными соображениями (у римского сатирика I в. Пер­сия Флакка нет сатиры «К Рубеллию»).

У Рылеева дана конкретная политическая характеристика Аракче­ева (ср., в частности, прямое указание на военные поселения: «Селе­ния лишил их прежней красоты»), а в качестве угрозы выдвигается тираноубийство, о котором говорится весьма откровенно и весьма эмоционально:

О, как на лире я потщусь того прославить. Отечество мое кто от тебя избавит!

Впечатления современников и догадки о причинах благополучного для Рылеева исхода столь дерзкого выступления излагает Н. А. Бесту-

жев: «Нельзя представить изумления, ужаса, даже можно сказать оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслы­ханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с велика­ном. Все думали, что кары грянут, истребят и дерзновенного поэта, и тех, которые внимали ему; но изображение было слишком верно, очень близко, чтобы обиженному вельможе осмелиться узнать себя в сатире. Он постыдился признаться явно, туча пронеслась мимо» ". Бестужев верно определяет и значение сатиры: «Это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью».

Чувство гражданского негодования, продиктовавшее Рылееву его сатиру, делает понятным стремление к общественной борьбе, отра­зившееся в его послании «К Косовскому» (написано в 1821 г., в свое время не было напечатано) в ответ на стихи, в которых адресат 2 советовал поэту «навсегда» остаться на Украине:

Чтоб я младые годы

Ленивым сном убил!

Чтоб я не поспешил с

Под знамена свободы!

Нет, нет! тому вовек

Со мною не случиться.

Отказываясь почти полностью от разнообразных жанров «легкой поэзии», Рылеев сохраняет один из них - дружеское послание. Но и этот жанр под его пером приобретает иной характер по сравнению с тем, что было типично для поэтов школы В. А. Жуковского и К- Н. Батюшкова. В дружеское послание Рылеев, подобно А. С. Пуш­кину, вводит политическую тематику, а затем послание и в целом становится политическим. В этом отношении показательно стихотво­рение «Пустыня» (1821). Близкое по мотивам и манере к посланию «Мои пенаты» Батюшкова, стихотворение Рылеева имеет неожи­данную концовку. Воспев по традиции прелесть деревенской тишины и уединения, поэт обращается мыслью к предстоящему возвращению в столицу, и тогда идиллический тон сменяется сатирическим. Рылеев обрушивается на высшую бюрократию, на несправедливый суд, на поэтов, равнодушных к общественным нуждам. Неудивительно, что политическая концовка стихотворения в свое время не была опублико­вана.

Рост гражданской патетики вызывает появление оды в лирике Рылеева, но этот жанр в творчестве поэта-декабриста коренным образом отличается от реакционной одописи эпигонов классицизма и продолжает традиции революционной оды Радищева, поэтов-про­светителей, молодого Пушкина. Таковы оды «Видение» (1823) и «Гражданское мужество» (1823). Правда, в первой из них Рылеев пытается дать «урок царям» в лице великого князя, будущего импе-

1 Воспоминания Бестужевых, с. 12.

2 Послание обращено к сослуживцу Рылеева по армии А. И. Косовскому, а не к П. Г. Каховскому, как долгое время предполагали некоторые исследователи (с Кахов­ским поэт-декабрист познакомился позднее).

ратора Александра II. Здесь, с одной стороны, сказались еще не окончательно отброшенные Рылеевым политические иллюзии, застав­лявшие иногда и его предшественников взывать к чувству справедли­вости и гуманности просвещенного монарха. С другой стороны, это было использование легальных возможностей для пропаганды своего политического идеала, к осуществлению которого призывалась пре­жде всего законная власть. Историческая мотивировка необходимо­сти преобразований звучала скрытой угрозой правительству, если оно останется глухим к велениям истории, не поймет «потребность русских стран»:

Уже воспрянул дух свободы Против насильственных властей; Смотри - в волнении народы, Смотри - в движеньи сонм царей.

Не напрасно цензура испугалась этих строк и потребовала вло­жить в них благонамеренный смысл:

Дух необузданной свободы Уже восстал против властей.

Венцом гражданской лирики Рылеева явилось стихотворение «Я ль буду в роковое время...» (опубл. 1824 под заголовком «Гражда­нин»), написанное в дни подготовки восстания. Еще в начале 1825 г. среди черновых набросков поэмы «Наливайко» Рылеев по­местил четверостишие:

Нет примиренья, нет условий Между тираном и рабом; Тут надо не чернил, а крови, Нам должно действовать мечом.

Эти чеканные строки были свидетельством окончательного разрыва Рылеева с какими бы то ни/было надеждами на мирное разрешение общественных противоречий. Теперь, в стихотворении «Я ль буду в роковое время...», Рылеев заявляет о своей готовности к революци­онному действию и призывает к этому друзей, среди которых он, видимо, успел распространить свою стихотворную прокламацию. Об этом свидетельствуют слова декабриста А. М. Булатова, который, перефразируя последнюю строку стихотворения Рылеева, сказал брату, выходя из дому утром 14 декабря 1825 г.: «И у нас явятся Бруты и Риеги, а может быть и превзойдут тех революционистов». Особое место в лирике Рылеева занимают агитационные песни, напи­санные им в сотрудничестве с А. А. Бестужевым.

Уезжая весной 1821 г. в деревню, К. Ф. Рылеев захватил с собой только что вышедший девятый том «Истории государства Российско­го» Н. М. Карамзина. Под свежим впечатлением от прочитанного Рылеев пишет Ф. В. Булгарину 20 июня 1821 г.: «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! - не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». «Плодом чтения» Карамзина, по словам Рылеева, явилась его первая историческая дума «Курбский»

(1821). Так в поэзию Рылеева входит историческая тематика, за­нявшая в дальнейшем в его творчестве основное место.

На протяжении 1821 -1823 гг. Рылеев напечатал свыше двадцати дум. В 1825 г. «Думы» вышли отдельным сборником. Около десяти дум (считая и неоконченные) было найдено в бумагах Рылеева. При своем появлении думы вызвали противоречивую оценку. Известен суровый отзыв о них А. С. Пушкина, который не нашел в них ничего национального, русского, кроме имен, и признал их однообразными по композиции (см. письма П. А. Вяземскому и Рылееву в мае 1825 г.). Пушкин судил о думах Рылеева с точки зрения того более глубокого, чем это было у декабристов, понимания историзма и народности литературы, к которому он подходил как раз в эти годы. Но при всей своей романтической условности думы увлекли читателей героически­ми образами многочисленных деятелей русской истории и патриотиче­скими чувствами автора. С этой точки зрения рылеевским думам нельзя отказать в народности, что подтверждается, в частности, широкой популярностью «Смерти Ермака» (1821), называемой на­родной песней.

Определяя жанровую природу дум, Рылеев возводит их к украин­ской народной поэзии: «Дума, старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение». Стремление поэта-де­кабриста связать идейно-художественный замысел своих историче­ских баллад с народной традицией отвечало одному из положений декабристской эстетики - признанию фольклора источником литера­туры.

Думы Рылеева связаны и с традициями художественной литерату­ры, а именно с жанром исторической баллады, получившим в те годы распространение в русской литературе. Крупнейшим явлением в этой области была пушкинская «Песнь о вещем Олеге» (1822). Но Рылеев своеобразно трактовал этот жанр, что было отмечено А. А. Бестуже­вым в его критическом обзоре «Взгляд на старую и новую словесность в России»: «Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве». Это своеобразие заключалось в ощутительном присутствии в произведении, а иногда и в преоблада­нии, лирико-публицистического элемента.

Рисуя героев русской истории на протяжении ряда столетий, Рылеев поэтизирует образ борца за свободу и независимость родины (Мстислав Удалой, Дмитрий Донской, Иван Сусанин, Богдан Хмель­ницкий) или образ гражданина, мужественно отстаивающего свои общественные идеалы (Матвеев, Долгорукий, Волынский). В уста своих героев Рылеев вкладывает монологи, в которых находят выра­жение гражданские идеи и настроения декабристов. Так, Волынский признает верным сыном отчизны только того,

Кто с сильными в борьбе За край родной иль за свободу, Забывши вовсе о себе. Готов всем жертвовать народу.

(«Волынский»)

Это далеко от истории, которая не дает оснований для такой идеали­зации кабинет-министра А. П. Волынского, но это близко к той современности, активно воздействовать на которую стремились де­кабристы. Столь же по-декабристски звучало и обращение Дмитрия Донского к соратникам перед битвой на Куликовом поле.

В думах Рылеева нашел выражение художественный метод рево­люционного романтизма. Рисуя героев прошлого, поэт-декабрист стремился не столько воссоздать историческую действительность, сколько воплотить свой идеал гражданина. Это отвечало обществен­но-воспитательным задачам, которым должны были служить думы. Соответствует этим задачам и композиционный строй дум, в котором Пушкин разграничил три основных элемента: описание места дей­ствия, речь героя и «нравоучение». Как правило, думы не имеют сюжета и представляют собой своего рода серию исторических порт­ретов или картин. Значительная роль лирического монолога, про­износимого героем, сближает думы по их общему характеру с граж­данской лирикой Рылеева.

Рылеевские думы не отличаются и стилистическим единством. В соответствии с тематико-композиционными особенностями дум в них преобладает лирическое начало, что находит особенно яркое выражение в обилии стилистических фигур (риторические вопросы, восклицания, обращения), придающих изложению публицистический (ораторский) стиль. Но в некоторых думах (например, «Иван Суса­нин») заметно стремление автора найти повествовательные формы изложения, отвечающие принципу простого рассказа о событиях. С этим связано и введение в гражданско-патетический стиль дум бытовой лексики, отражающей реальные подробности изображаемого действия, например:

Вот скатерть простая на стол постлана; Поставлено пиво и кружка вина, И русская каша и щи пред гостями, И хлеб перед каждым большими ломтями.

Тенденции национально-исторического эпоса, для которых узкие рамки дум не давали простора, нашли развитие в поэмах Рылеева.

Одним из самых ярких поэтов-декабристов младшего поколения был Кондратий Федорович Рылеев. Первоначально в его поэзии соседствую два жанра – ода и элегия. Особенность его творчества заключается в том, что Рылеев сочетает традиции гражданской поэзии прошлого столетия и достижения новой, романтической поэзии Жуковского и Батюшкова. Герой элегий обогащается чертами общественного человека, гражданские же страсти получают достоинства живых эмоций. Так рушатся жанровые перегородки.

В 1821 года в творчестве Рылеева начинает складываться новый для русской литературы жанр – думы, лиро-эпического произведения, сходного с балладой, основанного на реальных исторических событиях, преданиях, лишённых фантастики. Дума – изобретение славянской поэзии, в качестве литературного жанра уже давно существовавшая в Украине и Польше, заимствованной ей у нас. Фольклорное начало, признаки медитативной и исторической (эпической) элегии, оды – это характерные признаки Дум Рылеева.

Первую думу – « Курбский» (21г) поэт опубликовал с подзаголовком элегия, и лишь потом появляется подзаголовок « дума». Сходство с элегией замечали многие современники Рылеева. Исторические события осмыслены в думах Рылеева в лирическом ключе, поэт сосредоточен на внутреннем состоянии истор. Личности, в какой либо кульминационный момент жизни.

Композиционно дума разделяется на две части – жизнеописание и нравственный урок. В думе соединены два начала – эпическое и лирическое, агитационное, а жизнеописание играет подчинённую роль.

Почти все думы строятся по единому плану - сначала пейзаж, местный или исторический, появление героя, речь, из которой становиться известной предыстория героя и его нынешнее духовное состояние, далее следует урок – обобщение. Так как композиция почти всех дум одинакова, Пушкин назвал Рылеева «планщиком».

В задачу Рылеева входило дать панораму исторической жизни и создать монументальные образы героев. Цель его – возбудить высокими героическими примерами патриотизм и вольнолюбие современников. Субъективно Рылеев не собирался покушаться на точность исторических фактов и «подправлять» дух истории, но это было неизбежно. Даже привлёчённый им историк Строев, писавший комментарии к каждой думе, не смог исправить вольного романтически-декабристского антиисторизма.

Этот Рылеевский антиисторизм вызвал решительное осуждение Пушкина, стремившегося к исторической достоверности. Историческое лицо любого века приравнивается к декабристу по своим мыслям и чувствам (Дмитрий Донской).

Как романтик, Рылеев ставил в центр нац. Истории личность патриота и правдолюбца. История – это борьба свободолюбцев и тиранов, силы, которые участвуют в конфликте – двигатель истории, никогда не исчезают и не меняются.

Психологическое состояние героев, особенно в портрете, всегда аналогично. Герой изображён не иначе, как с думой на челе, у него одни и те же позы и жесты. Чаще всего они сидят. Обстановка – темница или подземелье.

Среди Дум выделяются Дмитрий Донской, Курбский, Борис Годунов, Смерть Ермака, Петр Великий в Острогожске, Иван Сусанин.

Годунов – о страданиях царя, достигшего престола путём преступлений. Рок принимает его покаяние, обет творить только на благо государства и даёт ему сон.

Сусанин – о подвиге русского крестьянина. В его деревню пришли сарматы, отужинали, легли на покой. Сусанин отправляет сына к царю, предупредить, а сам по утру идёт проводником врагов. Заводит в лес и там раскрывает тайну, пав жертвой во имя спасения царя.

Гибель Ермака – буря в ночь над Иртышом, воины спят, набираясь сил перед боем, Ермак же в раздумьях об искуплении ошибок жизни молодой завоеваниями для царя Сибири. Но хан Кучум не ждёт утра, боясь открытого столкновения. Он нападает исподтишка, ночью и Ермак вынужден плыть к челнам. Тяжёлый панцирь, дар царя, увлекает его под воды. Герой не успевает добраться до челнов, а буря всё играет.

В соотв. с тематико-композиционными особенностями дум,в них преоблад. лир. начало,что находит особенно яркое выражение в обилии стилист. Фигур (риторические вопросы, восклицания, обращения), придающих изложению публицистический стиль.