Гермоген, патриарх московский и всея руси. Патриарх Гермоген. Фигура, залитая светом

Натиск католического Запада на православный Восток начался одновременно с отпадением Рима от Православной Церкви. Уже в 1204г., воспользовавшись настроениями в Византии, её западные союзники-крестоносцы разграбили столицу Империи и пытались уничтожить восточно-римскую государственность. Сорок лет спустя Рим устремился на Русь, ослабленную монголо-татарским нашествием. На католическом Западе тогда пытался найти опору Галицкий князь Даниил Романович. Историческим итогом этого стала утрата его земель и Православия, и русскости. Сегодня Галицкая Русь - плацдарм католической экспансии на Восток. Северо-восточная Русь пошла по иному пути. Стоявший во главе её князь Александр Невский, даже находясь в зависимости от татарского хана, понимал, что главное зло для Руси - на Западе, там, откуда исходит опасность для Православия. И защита Православия Александром спасла историческую будущность России. Спустя три с половиной столетия, когда на Русь нагрянула открытая католическая агрессия, новый избранник Божий Патриарх Ермоген стал «твердым адамантом и неколебимым столпом» за Православную Веру и Православное Царство. Время патриаршества Ермогена (1606-1612 гг.) приходится на период Смутного времени. У страны в те годы не стало ни государственной власти, ни боеспособной армии. Были разрушены все структуры управления, все сословные и хозяйственные связи. Бояре и дворяне, купцы и посадские, крестьяне и холопы, ратные люди и казаки - все были вовлечены в бесконечную войну за сословные, корпоративные и просто шкурные интересы. Все выступали под знаменем «своего» царя против «ненастоящего», меняя себе «царей» в зависимости от конъюнктуры. Выбор был богатый... Против Василия Шуйского, поставленного боярами на царство после убийства агента Ватикана Лжедимитрия, выступил Лжедимитрий II, получивший прозвище «Тушинский вор». Было множество мелких самозванцев: «царевич Август», «царевич Федька», «царевич Лаврентий», «царевичи»: Семён, Василий, Клементий, Брошка и Мартынка. Всюду по стране слонялись вооруженные банды, терроризируя население. Человеческое достоинство и жизнь ничего не стоили. Люди искали спасения в городах. Деревни и села были разрушены и сожжены. Народ голодал. Это страшное для России время берет начало с царствования Бориса Годунова (1598-1605). Стремление царя Бориса утвердиться на престоле родоначальником новой династии шло вразрез с интересами боярской верхушки. Ею в целях установления в России олигархического правления была сфабрикована подлая и кощунственная провокация: самозванец. Рядом была Польша, точнее - польско-литовское государство Речь Посполита. Этим богатым государством, заключавшим в своих пределах огромные территории западной и южной Руси, правила могущественная знать. Её образ жизни с вечным праздничным разгулом и кричащей роскошью ассимилировал многие знатные западно-русские фамилии, превратив их представителей в поляков и католиков. Из Польши и явился на погибель Годуновым «запущенный» в Москву самозванец, объявивший себя чудесно спасшимся царевичем Димитрием. Но, видя в нём свою марионетку, московские бояре просчитались: за Лжедимитрием стояли иные кукловоды - куда более сильные. Вот что писал самозванцу папа Римский: «Верь, ты предназначен от Бога, чтоб под твоим водительством москвитяне возвратились в лоно своей духовной матери, простирающей к ним свои объятия. И ничем столь ты не сможешь возблагодарить Господа за оказанные тебе милости, как твоим старанием и ревностию, чтобы подвластные тебе народы приняли католическую веру». В 1605г., после триумфального въезда Лжедимитрия в Москву, началась героическая защита святителем Ермогеном Православного Царства. К тому времени он был правящим архиереем Казанской епархии, с 1598г. - митрополитом. Вся жизнь святителя до Смутного времени была связана с Казанью. Здесь (около 1530г.) он родился, здесь начал свое служение приходским священником, был свидетелем явления и обретения Казанской иконы Божией Матери в 1579г.. Впоследствии, будучи уже митрополитом, он составил сказание о явлении этой иконы и совершившихся от неё чудесах. Воцарившись в Москве, Лжедимитрий учредил на западный манер Сенат и, когда там решался вопрос о женитьбе «спасенного царевича» на дочери его польского благодетеля Марине Мнишек, митрополит Ермоген резко выступил против брака русского царя с католичкой. Святитель не мог тогда знать, что лжецарь уже был тайно принят в латинство папским нунцием, повенчан с Мариной по латинскому чину и дал клятвенное обещание привести русский народ в унию. По его указанию на патриарший престол был возведен архиепископ Игнатий, грек, учившийся в Риме. Легко нашедший с самозванцем общий язык, этот патриарх стал соучастником великого обмана, имевшего целью обойти требование русских архиереев о перекрещивании католички Марины. Святитель Ермоген обратился к Лжедимитрию: «Не подобает христианскому царю брать некрещёную и вводить во святую церковь и строить римские костёлы. Не делай так, царь, потому, что никто из прежних царей так не делал, а ты хочешь сделать». Лжедимитрий подверг Ермогена опале. Святитель был сослан в Казань. Было приказано лишить его сана и заключить в монастырь, но исполнению этого помешала гибель самозванца. Боярская партия поняла, что отнюдь не её ставленником является новый царь, а население Москвы явно ощущало дух католической и иноземной оккупации. 14 мая 1606г. группа бояр, возглавляемых князем Василием Ивановичем Шуйским, подняла восстание, уничтожившее самозванца. Василий Шуйский стал царем. Епископы лишили святительского сана ставленника и пособника самозванца патриарха Игнатия. Собор поставил на патриаршую кафедру митрополита Ермогена. Есть сведения, что на кандидатуру Ермогена указал отказавшийся вернуться на патриаршество по слепоте и старости первый патриарх Иов. Началось доблестное служение Ермогена-Патриарха, в котором он все свои силы отдал спасению Церкви и Отечества. Первые же месяцы царствования Василия Шуйского обнаружили слабость его власти. Царь Василий, ограничивший свою власть договорным обязательством перед поставившим его на престол московским боярством, не имел сил и авторитета для поддержания в стране твердого государственного порядка. В провинции ширились слухи о чудесном спасении царя Димитрия, росло брожение. В Москву из Углича с великим торжеством были перенесены нетленные мощи царевича Димитрия. Патриарх Ермоген учредил церковное празднование царевича три раза в год: день рождения, убиения и перенесения мощей. Кроме того, Святейший Патриарх приказал по всем храмам анафематствовать самозванца Гришку Отрепьева. Но изгнать дух самозванства не удавалось. Призрак мнимо спасенного царевича продолжал будоражить страну, поднимал людей на бунт, собирал в воровские шайки. С трудом подавив восстание под предводительством Болотникова (Патриарх предал его церковному проклятию), московское правительство столкнулось с ещё более страшной угрозой. Объявившийся на южных рубежах Лжедимитрий II с помощью поляков собрал под свои знамена огромное разношерстное войско. Страна была расколота. Самозванец осадил столицу, расположившись лагерем в подмосковном селе Тушине. В самой Москве сторонники самозванца предприняли попытку низложить царя Василия. Толпа мятежников требовала от Патриарха признать его избрание незаконным. Твердость, с которой Святейший Патриарх выступил в защиту Шуйского, позволила тому удержаться на престоле. Но ненадолго... Разгром в июне 1610г. русского войска, посланного против поляков, осадивших Смоленск, царем Василием, решил его судьбу. Поляки стали под Можайском. В Москве снова начались волнения. Вновь Патриарх пытался защитить царя, убеждая толпу, что «Бог за измену накажет Россию». На этот раз спасти Шуйского ему не удалось. Царь Василий был низложен и насильно пострижен в монахи. После его свержения, когда у кормила власти стали семь знатнейших бояр, а те пожелали видеть на престоле сына Сигизмунда королевича Владислава, Патриарху пришлось отказаться от своего первоначального плана сделать царем племянника первой супруги Ивана Грозного Анастасии 14-летнего Мишу Романова. Соглашаясь на кандидатуру королевича, Патриарх ставил первым и главным условием его избрания принятия Православия, причем обязательно через Таинство Крещения: «Если королевич крестится и будет в православной вере, то я вас благословляю; если не оставит латинской ереси, то от него во всем московском государстве будет нарушена православная вера, и да не будет тогда на вас нашего благословения». Невзирая на протесты Патриарха, бояре впустили в Москву войско коронного гетмана Жолкевского. Король Сигизмунд требовал сдачи Смоленска и давал понять, что рассчитывает царствовать в Москве сам и без каких-либо условий. Бояре составили грамоту к московскому посольству под Смоленск, в которой российская сторона соглашалась во всем положиться на королевскую волю. Эту грамоту 5 декабря 1610г. они предложили подписать Патриарху Ермогену. Святитель отказался и пообещал, что если в Москве явится неправославный царь и не выведет польские войска из города, то он, Патриарх, начнет поднимать русские города на сопротивление и благословит православный народ идти на Москву и «страдать до смерти». На следующий же день Патриарх в церковной проповеди обратился к народу с призывом стоять за православную веру. После этого к нему была приставлена стража. Патриарх заявил о себе как об открытом противнике поляков. А в глазах русских людей, оказавшихся перед лицом иноземного ига, Святейший Владыка стал последней надеждой. Стихийное движение за независимость, уже давно начавшееся в городах, стало принимать организованные формы. Этому немало способствовал энергичный рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Между городами шла переписка с обсуждением мер защиты Веры и Родины. К Патриарху апеллировали как к духовному центру сопротивления. В переписке города часто на него ссылались. В одном из таких писем ярославцы писали:«Ермоген стал за веру и Православие и нам всем велел до конца стоять. Ежели бы он не сделал сего досточудного дела - погибло бы все». Когда стотысячное ополчение подошло к Москве, русские изменники и поляки вновь приступили к Патриарху, требуя, чтобы он приказал ополчению отступить. Святейший Владыка был непреклонен и под угрозой смерти. Заточение его становилось всё более мучительным. Но штурм Москвы не удался. Погиб Прокопий Ляпунов, среди воевод не было единодушия. Многое пришлось начинать заново, но освобождение Москвы было уже лишь вопросом времени. В августе 1611г. Патриарх тайно передал на волю своё последнее письмо. В нём он, как и прежде, призывал служить России и души положить за веру. Святитель принял мученическую кончину от голода 17 февраля(2 марта) 1612г.. В ноябре того же года новое ополчение под предводительством земского старосты К. Минина и кн. Дм. Пожарского освободило Москву. Земский Собор возвёл на царский престол Михаила Романова. Измученная Россия возликовала. Гнев Божий обратился в милость. Но Патриарх всея Руси Ермоген был этому уже невидимым свидетелем. В 1913г., когда Россия праздновала трехсотлетие Дома Романовых, Патриарх Ермоген был прославлен в лике святых. В подвальном помещении Чудова монастыря, которое было местом заточения и мученической кончины святого, было решено устроить церковь и поставить в ней его мощи, но этому помешала революция, а ещё десятилетие спустя весь Чудов монастырь был разрушен до основания. В начале XVIIв. самый грозный и опасный в истории натиск католицизма на Россию был чреват для нее падением в бездну исторического небытия. Уже и на престоле российском воссел агент Ватикана, и о патриархе Игнатии папский нунций доносил буквально: «Согласен на унию». Но и этот царь, и этот патриарх исчезли в одночасье, а на первосвятительское служение пришёл великий Ермоген. Случайны ли в истории те, кого посылает Бог? Героическое служение святителя Ермогена привело Россию к возрождению и расцвету под скипетром Романовых. Знаменательно, что его церковное прославление пришлось на трехсотлетие династии. В конце этого величайшего периода истории нашего Отечества стоит святой мученик-Царь, в начале - святой мученик-Патриарх. Здесь мудрость. Симфония властей Православной Державы явлена мистически на вершинах русской истории. Какая бы судьба ни постигла Россию, и что бы с нами ни случилось, этого у нас никому не отнять. Автор текста Владимир Жилкин

Среди многочисленных участников великой драмы русской истории под названием Смутное время есть человек, который не вызывает у историков прошлого и настоящего ни противоречий в оценках его значимости и позиции, ни сомнений в его любви к Отечеству и истине.

Историческая справка Патриарх Гермоген (в миру Ермолай; ок. 1530 -17 февраля 1612) патриарх Московский и всея Руси (1606–1612), известный церковный и общественный деятель эпохи Смутного времени. Канонизирован Русской православной церковью. Дни празднования священномученику Ермогену: 17 февраля (по Юлианскому календарю) – преставление, и 12 мая – прославление в лике святителей. Родился около 1530 года. Происхождение Гермогена остается предметом споров. Есть мнения, что он из рода Шуйских или Голицыных, либо незнатного происхождения. Возможно, из донских казаков. Первые достоверные известия о Гермогене относятся ко времени его служения священником в Казани в конце 1570–1580-х гг. при Гостинодворской церкви святителя Николая Чудотворца. По отзывам современников, священник Ермолай уже тогда был «муж зело премудростью украшенный, в книжном учении изящный и в чистоте жития известный». В 1579 году совершилось явление чудотворной Казанской иконы Божией Матери. Будучи еще священником, он, с благословения тогдашнего Казанского архиерея Иеремии, переносил новоявленную икону с места обретения в церковь, где служил священником. В 1587 году, после смерти жены, имя которой история не сохранила, постригся в монахи в Чудовом монастыре в Москве. 13 мая 1589 года хиротонисан во епископа и стал Казанским митрополитом. В сентябре 1592 года участвовал в перенесении мощей Казанского архиепископа Германа (Садырева-Полева) из Москвы в свияжский Успенский монастырь. Важнейшим деянием митрополита Германа стало установление дня поминовения русских воинов, павших при взятии Казани. Около 1594 года в Казани на месте явления Казанской иконы был сооружен каменный храм; тогда им была составлена «Повесть и чюдеса Пречистыя Богородицы, честнаго и славнаго Ея явления образа, иже в Казани». В октябре 1595 года участвовал в открытии мощей святителей Гурия и Варсонофия, обретенных в ходе перестройки собора в казанском Спасо-Преображенском монастыре, и составил их первое краткое житие. Митрополита Гермогена хорошо знали в Москве. Он принимал участие в избрании на царство Бориса Годунова. В 1595 г. он ездил в Углич для открытия мощей удельного Угличского князя Романа Владимировича. Гермоген показал себя противником Дмитрия Г. выступил против избрания патриарха Игнатия и потребовал православного крещения Марины Мнишек. Царь приказал исключить его из Думы и сослать в Казань. Приказ выполнить не успели в связи с убийством Дмитрия. 3 июля 1606 года в Москве поставлен патриархом Московским. Оставался сторонником Василия Шуйского, поддерживал его в подавлении восстания южных городов, отчаянно противился его свержению. Был противником Семибоярщины. Согласился признать русским царем Владислава Сигизмундовича при условии его православного крещения и вывода польских войск из России. С декабря 1610 года находился под домашним арестом. Благословил оба ополчения, призванные освободить Москву от поляков. Был заключен поляками и русскими боярами в Чудовом монастыре под стражу. Уже из заточения Гермоген обратился с последним посланием к русскому народу благословляя освободительную войну против завоевателей. 17 февраля 1612 года, не дождавшись освобождения Москвы, умер от голода.

Патриарх Гермоген.

Очень сомнительно, что будущий патриарх был Шуйским родней. Рюрикович не стал бы начинать свою церковную карьеру с должности приходского попа, а, как минимум – пошел бы в монастырь, потому что только через монашеский постриг в церкви можно сделать карьеру– от игумена до епископа и далее. А вот казачье происхождение Казанского митрополита вполне вероятно, судя по его имени. Есть и прямые свидетельства о простом происхождении Гермогена. В 1611 г. поляки, затевавшие суд над патриархом, получили письменное свидетельство одного московского священника о «житии» Гермогена. Священник показал, что в начале жизни он пребывал «в казаках донских, а после – попом в Казани». Казанская митрополия была «прифронтовой», там постоянно шла борьба за души новообращенных из татар, черемисов и других народов, населяющих Поволжье, и митрополит там требовался боевой и решительный. Таким был первый казанский архиепископ Гурий, таким был и Гермоген. В его епархии за проповедь православия можно было получить стрелу в спину или кинжал в бок, и он привык отстаивать свою веру с риском для жизни. Быть может, поэтому он оказался одним из двух иерархов Русской церкви, которые не побоялись потребовать крещения католички Марины Мнишек (вторым был епископ Коломенский Иосиф). И не только против супружества царя с еретичкой выступил Казанский митрополит, но и против равноправия, которое Дмитрий I хотел предоставить в Московском государстве иноверцам с православными: «Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив… Потому непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! Потому непристойно христианскому царю вводить ее во святую церковь! Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал». Иначе Гермоген и не мог поступить. Еще в 1598 г. митрополит Казанский составил сборник чинов крещения мусульман, католиков и иных иноверцев. Согласно «Сборнику Гермогена», христиан иных конфессий, и католиков в особенности, следовало заново крестить, поскольку их «обливательное» крещение истинным таинством не являлось. Митрополит, выступая против царя, рисковал головой. Но Дмитрий не решился казнить 76-летнего старца, а «только» приказал лишить его сана, выслать обратно в Казань и там заточить в монастырь. 8 мая состоялась свадьба Дмитрия и Марины. И вот что интересно: в ней участвовали все основные действующие лица, которым еще предстоит сыграть важную роль в событиях Смутного времени. Утром, при обручении, молодых встретил в Грановитой палате князь Шуйский, который и проводил обрученных в Успенский собор. А на венчании присутствовали все Романовы: митрополит Филарет, боярин Иван Никитич и новоиспеченный десятилетний стольник Михаил. Патриарх Игнатий совершил обряд миропомазания и торжественно короновал Марину, а затем венчал царя и царицу. В отличии от казанского митрополита Гермогена, ростовский митрополит Филарет не высказал никакого возмущения тем, что православные таинства свершались над еретичкой. Зато много лет спустя, на соборе 1620 г. уже не митрополит, а патриарх Филарет публично клеймил Игнатия за отступление от православных обрядов при причащении и коронации Марины Мнишек, начисто «забыв» свое участие в этом событии.

17 Мая Дмитрий, так и не успев покарать непокорного иерарха, был свергнут и убит Василием Шуйским. Голицын, Куракин, Мстиславский и другие противники Шуйского планировали выбрать патриархом митрополита Филарета. Договоренность об этом с Шуйским была достигнута. Однако сам Шуйский, воспользовавшись тем, что его враги готовили мятеж, отказался от соглашения и призвал на патриарший престол Гермогена. По одной версии новый царь послал за Гермогеном гонца в Казань через день после убийства Дмитрия I, но это маловероятно по той причине, что в это время Шуйский еще не знал о заговоре Романовых. Решение сослать сторонников Филарета и заменить его самого на другого кандидата в патриархи было принято Шуйским после 25 мая, когда провалился мятеж против него. Поэтому более вероятно, что Гермоген никуда из столицы и не уезжал. Нет убедительных сведений, что он находился в конце мая – начале июня в Казани. Кроме того, именно Гермоген произнес речь при царском венчании Василия Шуйского 1 июня. Сразу после убийства Дмитрия I кто-то пустил слух о его спасении. Из конюшни исчез царский конь, пропала государственная печать; стали говорить, что убит двойник, а не царь. 25 мая, в день мятежа, устроенного Романовыми, в Москве появились подметные письма от имени «царя Дмитрия». Это совпадение наводит на мысль, что письма были делом тех же рук, что и сам мятеж. Шуйский поспешил обезоружить тех, кто пользовался тенью Дмитрия в своих политических целях. Для этого он решил перенести в Москву мощи убитого в Угличе ребенка. Более того, сделать это он хотел руками своих врагов – и послал в Углич Филарета. Для Шуйского в этом был определенный риск. Ведь он последовательно и каждый раз с клятвой на кресте, принародно рассказывал совершенно разные версии о смерти царевича: сначала о его самоубийстве, затем – о чудесном спасении, и, наконец, об убийстве ребенка Борисом Годуновым. Напоминать об этом москвичам, более того – приносить в Москву мощи, которые будут постоянным укором его лживым клятвам и посылать в Углич своего основного противника (как некогда с ним самим сделал Борис Годунов) – было действительно смелым ходом. Но если бы этот политический ход удался, то Шуйский раз и навсегда (так он, во всяком случае, должен был думать) смог бы прекратить все спекуляции вокруг имени Дмитрия и пресечь появление новых самозванцев. Свою последнюю версию смерти царевича Дмитрия Углического он изложил в нескольких письмах: «По зависти Бориса Годунова, яко агня незлобивое заклася и святая его праведная и непорочная душа отиде в вечное блаженство, а тело его святое погребено на Углече и много исцеления подает всяким одержимым различною болезнью, и явно к болящим приходя себя оказует, и милостивое свое исцеление подает, на уверение всем православным крестьяном, и многие про его чудеса свидетельствуют и на соборе нам про то извещали» . Таким образом, Шуйский вычеркивает из числа легитимных всех трех царей, стоящих между ним и сыном Ивана Грозного, Федором Ивановичем: Бориса Годунова, Федора Борисовича и Дмитрия I – первого как убийцу и узурпатора престола, второго – как незаконного наследника и третьего – как самозванца. При этом в замысле Шуйского «главный упор делался на тело Дмитрия, его чудотворения. В то время метафизически существовало «три тела» царевича: одно в Угличе, другое – убитого Лжедмитрия I (уничтожено: сожжено и развеяно), третье – «спасшегося» царя Дмитрия Ивановича. Утверждение в грамоте единственного тела сына Ивана IV, его нахождения в Угличе и чудотворений теоретически снимало проблему аутентичности двух других «тел» царевича/царя. Сакральным гарантом угличской версии выступала информация о чудотворениях: ни сам глава следствия 1591 г., ни мать царевича Мария Нагая, ни клан Нагих (все признали царевичем Лжедмитрия I), ни Патриарх Иов (утвердил постановление следствия 1591 г.), ни кто-либо другой из живых людей не мог быть гарантом Правды, сказав хотя бы один раз неправду. Подтвердить истинность пребывания тела царевича в Угличе мог лишь Господь, наделив его целительными, чудодейственными способностями. Последнее же было возможно лишь в случае страстотерпчества, то есть невинной смерти ребенка от руки убийцы, которым, естественно, выступил Годунов. Цареубийство и воцарение цареубийцы позволяли объяснить и само появление Лжедмитрия I – падшего инока – как наказание Божие через попустительство действий дьявола. Таким образом, программная речь Шуйского была нужна в грамотах как определяющая суть акта, прелюдия, в которой царь оглашал милость Божию – появление святого чудотворца. Последнее само собой накладывало сакральный (Божественный) и мирской-самодержавный (царский) запрет на самозванство как таковое… Таким образом, в самом основании идеи лежала потребность укрепления власти действующего царя, стабилизации политических и социальных структур, табуирования самозванщины как таковой и лишения ее социальной опоры. Шуйский был главным инициатором акта и подчеркнул это в грамоте… Последнее сразу посеяло подозрение как среди россиян, так и среди современников-иностранцев, что проявилось в разнообразных слухах о циничной подмене тела. Шуйскому не доверяли и усматривали в его действиях политические манипуляции не столько историки, сколько его подданные и современники» . И потому так важно для Шуйского было послать в Углич именно Филарета, чья вражда к царю Василию ни для кого не являлась секретом и служила залогом того, что и обретение мощей царевича, и чудеса, совершающиеся при этом – подлинные, а не подстроенные Шуйским. Кроме самого Филарета в Углич были посланы в составе комиссии «по мощи царевича» епископ Астраханский Феодосий, архимандрит Спасского монастыря Сергий, архимандрит Андроникова монастыря Авраамий, бояре князь Иван Воротынский, Петр Шереметев, Григорий и Андрей Нагие. Филарет получил сан митрополита, а Феодосий – архиепископа (Шуйский понизил его в сане до епископа) при Дмитрии I, при нем же получили боярство Нагие. То есть, в Углич отправились те, у кого не было причин любить Шуйского и помогать ему, кто мог рассчитывать на милости от убитого Шуйским «названного Дмитрия». Поэтому сообщения о чудесном обретении мощей царевича и о чудесах, проистекающих от них, описанные в грамоте комиссии, должны были уверить народ в истинности последней версии, высказанной царем Василием. Следующим пунктом в программе Шуйского было покаяние матери царевича Марфы Нагой (ведь только она могла засвидетельствовать подлинность смерти сына): «Царица и великая княгиня инока Марфа Федоровна в церкви архангела Михаила, перед митрополиты, и архиепископы, и епискупы, и передо всем освященным собором, и перед бояры, и перед дворяны, и передо всеми людми, била челом нам великому государю царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, что она перед нами, и перед освященным собором, и передо всеми людми Московского государьства и всеа Русии, виновата; а болттги всего виноватое перед новым мучеником, перед сыном своим царевичем Дмитреем: терпела вору ростриге, явному злому еретику и чернокнижцу, не объявила его долго, и много кровь крестьянская от того богоотступника лилася и разорение крестьянской вере хотело учинитися; а делалось то от бедности, потому, как убили сына ее царевича Дмитрея, по Борисову веленью Годунова, а ее после того держали в великой нужи и род ее весь по далним городом разослан был и в конечной злой нуже жили, и она по грехом обрадовалась, от великия неистерпимыя нужи вскоре не известила, а как он с нею виделся и он ей запретил злым запрещением, чтоб она не говорила ни с кем; и нам бы ее в том пожаловали и всему народу Московского государства простить велети, чтоб она в грехе и проклятстве ото всего мира не была». Для себя Шуйский не считал покаяние необходимым: ведь он уже был миропомазан на царство, а следовательно, грехи предыдущей жизни ему прощены… Важную роль в своем плане Шуйский отводил патриарху Гемогену и его предшественнику Иову. В феврале 1607 г. Иов получил послание Гермогена, в котором действующий патриарх приглашал ссыльного приехать в столицу, чтобы участвовать в прославлении святого царевича, «для его государева и земского великаго дела», «да сподобит премилостивый Бог, за молитв святых твоих, Росийское государство жити в мире и в покое и в тиши, и подаст великому государю нашему царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии здравие и на враги победу…» Однако Иов, приехав в Москву 14 февраля, не оправдал надежд Василия Шуйского и не поддержал его версию об убийстве Годуновым царевича Дмитрия. Более того, он остался верным и последовательным защитником Годуновых и на церковном соборе призвал всех принести покаяние за грех нарушения клятвы царю Борису. Иов ни словом не упомянул о царевиче Дмитрии и о его насильственной смерти, совершенной, якобы, по указанию Годунова. Во время церемонии покаяния 20 февраля Иов поклонился «целбоносным ракам», но не поклонялся мощам царевича Дмитрия; не обращался он к нему и во время молитв. Патриарх Гермоген так же был весьма сдержан, он только называл царевича Дмитрия святым и упоминал о его чудесах. В результате прах Годуновых с почетом был перенесен в Троице-Сергиев монастырь, а план Шуйского был настолько подорван, что наличие святых мощей царевича Дмитрия в кремлевском Архангельском соборе не помешало москвичам год спустя служить Тушинскому вору. Впоследствии сторонник Романовых князь Семен Шаховской и вовсе решил устранить из этой благочестивой истории Василия Шуйского и представить дело так, что решение о перенесении мощей было принято патриархом Гермогеном, а исполнил его поручение митрополит Филарет: «Той же благочестивый и яже по Бозе ревнительный святейший Ермоген воспоминает царю, да послется от него на взыскание телеси праведнаго царевича, его же, рече, молитвами да укротится гнев ярости Божия». Неудача попытки Шуйского оградить себя от появления новых конкурентов на престол стала очевидна очень скоро – с появлением в русских пределах «воеводы царя Дмитрия» Ивана Болотникова. Болотников, подойдя к Москве, стал забрасывать город прокламациями, в которых говорилось о скором возвращении спасшегося от происков Шуйского «Дмитрия Ивановича». О том, какую радикальную программу переустройства общества предлагал Болотников, дают представление слова патриарха Гермогена, активно противодействовавшего пропаганде мятежников: «…пишут к Москве проклятые свои листы и велят боярским холопам побивати своих бояр и жен их, и вотчины и поместья им сулят, и шпыням и безыменникам-ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество и дьячество». В общем, история знакомая: кто был ничем, тот станет всем. И когда ситуация под Москвой была критической для правительства Василия Шуйского, именно Гермоген 14 октября 1606 г. призвал москвичей в Успенский собор и напугал видением того, как разгневанный Бог предает их «кровоядцам и немилостивым разбойникам», объявил всенародный шестидневный пост с непрестанной молитвой о законном царе и прекращении «межусобной брани». Именно Гермоген показал столичным жителям, что болотниковцы жаждут не возведения на престол «Дмитрия Ивановича», а низвержения устоев общества. Это дало свои результаты: защитники Москвы поняли, что им есть что терять. И даже часть войска Болотникова, рязанцы Ляпунова и Сумбулова, дворяне Истомы Пашкова покинули лагерь мятежников и перешли на сторону не царя Василия, но «Богом установленного порядка». И в этом заслуга, прежде всего, патриарха Гермогена. 2 декабря 1606 г. в сражении при Котлах Болотников был разбит войском И.И. Шуйского и М.В. Скопина-Шуйского и отступил в Калугу. Патриарх настаивал на немедленном усмирении юго-западных приграничных районов, но Шуйский упустил время: распустил армию и вернулся в Москву – жениться на молодой княжне Марье Буйносовой. Патриарх возмущенно выговаривал царю, что тот «в царствующий град в упокоение возвратился, когда грады все Украинные в неумиримой брани шли на него… и еще крови не унялось пролитие». «Патриарх его молил от сочетания браком» (Новый летописец), но не был услышан царем. И вскоре в подмосковном Тушино явился самозваный царик. Несмотря на разногласия с царем, патриарх Гермоген был, наверно, единственным из политической элиты Московского царства, кто остался верен Василию Шуйскому. Верен не как человеку, поставившему его на высшую ступень церковной иерархии, а как символу русской государственности. Гермоген остался единственным среди руководства страны (не исключая и Шуйского), кто не преследовал своекорыстных целей, а думал только о спасении Родины. Иначе он, как человек чести, как человек веры, поступить не мог. И потому именно он стал той скалой, на которой удержалась небесная сфера русского мира. Для тысяч простых русских людей, таких же как он честных и верующих – еще сохранившихся посреди того ада, в который превратилась Россия, – Гермоген был последней надеждой на возрождение. Зато московские бояре Гермогена не любили (и это еще одно подтверждение его незнатного происхождения), считали человеком жестким, чрезмерно строгим и требовательным. Для алчного, хитрого, постоянно готового к интригам боярского племени, которое не успел окоротить Иван Грозный , честный человек во власти – как бельмо на глазу, как кость в горле. А на пути у них – предстоятель Русской церкви, препятствующий им заработать политические (и не только) дивиденды на бедах Отечества. Негибкий, нетолерантный. Не понимающий, что сила солому ломит, придерживающийся странного мнения, что Бог не в силе, а в правде.

Не только бояре, но и многие клирики были недовольны патриархом и говорили что он «нравом груб и к бывающим в запрещениях косен к разрешениям». В Смуту, как пишет современник Гермогена, «возбесились многие церковники: не только мирские люди чтецы и певцы, но и священники, и дьяконы, и иноки многие – кровь христианскую проливая и чин священства с себя свергнув, радовались всякому злодейству».

Им всем патриарх был отнюдь не немым укором. Он громогласно, на всю Россию, обличал «бывших православных христиан»: «Аз, смиренный Ермоген, Божиею милостию патриарх Богом спасаемого града Москвы и всеа Русии, воспоминаю вам, преже бывшим господнем и братием, и всему священническому и иноческому чину, и бояром, и окольничим, и дворяном, и дьяком, и детем боярским, и гостем, и приказным людем, и стрельцом, и казаком, и всяким ратным, и торговым, и пашенным людем – бывшим православным християном всякого чина, и возраста же, и сана…. Вы же, забыв обещания православныя крестьянския нашея веры, в нем же родихомся, в нем же крестихомся, и воспитахомся, и возрастохом, и бывши во свободе – и волею иноязычным поработившимся, преступивше крестное целование и клятву, еже стояти было за дом пречистыя Богородица и за Московское государьство до крови и до смерти, сего не воспомянувше – и преступивше клятву ко врагом креста Христова и к ложно-мнимому вашему от поляк имянуемому царику приставши» .

«Грех ради наших и всего православного христианства, от востающих на церкви Божии и на христианскую нашу истинную веру врагов и крестопреступников межусобная брань не прекращается. Бояр, дворян, детей боярских и всяких служилых людей беспрестанно побивают и отцев, матерей, жен и детей их всяким злым поруганием бесчестят. И православных христиан кровь, как вода проливается. И смертное посечение православным христианам многое содевается, и вотчины и поместья разоряются, и земля от воров чинится пуста», – писал Гермоген в одной из своих грамот.

Когда 17 февраля 1609 г. взбунтовались москвичи во главе с Григорием Сумбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным, требуя сместить с престола Шуйского, весь царский двор в ужасе разбежался. И только патриарх вышел на встречу мятежникам.

«Тогда дворяне нашли в соборе Гермогена и вывели на Лобное место, крича, что царь «убивает и топит братьев наших дворян, и детей боярских, и жен и детей их втайне, и таких побитых с две тысячи!».

– Как это могло бы от нас утаиться? – удивился патриарх. – Когда и кого именно погубили таким образом?

– И теперь повели многих наших братьев топить, потому мы и восстали! – кричали дворяне.

– Кого именно повели топить? – спросил Гермоген.

– Послали мы их ворочать – ужо сами их увидите!

– Князя Шуйского, – начали тем временем бунтовщики читать свою грамоту, – одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают. И князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, из-за него кровь льется и земля не умирится. Надо нам выбрать на его место иного царя!

– Дотоле, – ответствовал патриарх, – Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам. А государь царь и великий князь Василий Иванович избран и поставлен Богом, и всем духовенством, московскими боярами и вами, дворянами, и всякими всех чинов всеми православными христианами. Да и из всех городов на его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему государю целовала вся земля…

– А вы, – продолжал Гермоген, – забыв крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть. А мир того не хочет, да и не ведает, и мы с вами в тот совет не пристанем же! И то вы восстаете на Бога, и противитесь всему народу христианскому, и хотите веру христианскую обесчестить, и царству и людям хотите сделать трудность великую! И тот ваш совет – вражда на Бога и царству погибель…

– А что вы говорите, – распалялся патриарх, – что из-за государя кровь льется и земля не умирится – и то делается волей Божией. Своими живоносными устами рек Господь: «Восстанет язык на язык и царство на царство, и будут глады, и пагубы, и трусы», – все то в наше время исполнил Бог… Ныне язык нашествие, и междоусобные брани, и кровопролитие Божиею волей совершается, а не царя нашего хотением!

Словом, Гермоген стоял за царя, «как крепкий адамант» (алмаз), пока его не отпустили в свои палаты. Мятежники послали за боярами – никто не приехал, «пошли шумом на царя Василия» – но тот успел приготовиться к отпору, и трем сотням дворян, как старым, так и молодым, пришлось бежать. Они укрылись в Тушино» .

Вслед беглецам патриарх посылает несколько обличительных грамот, укоряет их в измене, зовет к покаянию. Но вот что интересно – когда речь заходит о «тушинском патриархе», Гермоген к нему весьма снисходителен: «А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие не своею волею, но принуждением и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога, сколько есть сил, чтобы Господь от них и от нас отвратил праведный Свой гнев и полезная бы подал им и нам…».

И это притом, что Филарет фактически дублирует церковную власть на территориях, захваченных самозванцем. В чем дело? Почему жесткий, а порой и нетерпимый к изменникам Гермоген в этом случае настроен так миролюбиво? Быть может потому, что помнит: в 1606 г. именно Филарет должен был стать патриархом?

24 Июня 1610 г. князь Дмитрий Шуйский потерпел сокрушительное поражение в битве при Клушине. 17 июля в Москве начался очередной мятеж против Василия Шуйского, который закончился свержением царя и установлением власти Семибоярщины. Мало кто встал на защиту Шуйского. И только патриарх Гермоген, как и прежде, поддержал власть «ныне существующую» .

19 Июля Шуйский был насильно пострижен в монахи. Гермоген не признал законность этого действа, продолжал считать царем Василия, а монахом объявил князя Тюфякина, произносившего за государя обеты. Но, понимая, что возвращение Шуйского на престол невозможно, а если и произойдет, то вызовет новые возмущения, патриарх разослал окружные грамоты, в которых писал о необходимости «на Московское государство выбрати нам государя всею землею, собрався со всеми городы, кого нам государя Бог подаст».

Считается, что Гермоген имел ввиду две кандидатуры: либо князя Василия Голицына, либо малолетнего Михаила Романова. Василий Голицын – это именно тот, который в 1605 г. приказал убить 16-летнего царя Федора Годунова, а выбор 14-летнего Михаила означал только одно – страной будут управлять «тушинский патриарх» Филарет и его брат Иван. Остается предположить, что или выбор этих кандидатур был приписан Гермогену позднее, уже при Романовых, или мы чего-то не знаем о честном и бескомпромиссном патриархе.

Но споры о кандидатах прекратились сами собой, когда в Москву вошли отряды Жолкевского, и осталась только одна кандидатура – королевича Владислава. Когда бояре «пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава», патриарх выдвинул только одно требование: «Если [Владислав] крестится и будет в православной христианской вере – и я вас благословляю. Если же не крестится – то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас наше благословение!» 27 августа у Новодевичьего монастыря (ставки Жолкевского) польский гетман поклялся соблюдать договор.

По договору Владислав должен был венчаться на Московское царство от патриарха и православного духовенства по древнему чину, обещал православные церкви «во всем Российском царствии чтить и украшать во всем по прежнему обычаю и от разорения всякого оберегать», почитать святые иконы и мощи, иных вер храмов не строить, православную веру никоим образом не нарушать и православных ни в какую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, духовенство «чтить и беречь во всем», «в духовные во всякие святительские дела не вступаться, церковные и монастырские имущества защищать», а даяния Церкви не уменьшать, но преумножать.

В договор патриарх по своей инициативе вставил статью об особом посольстве, которое будет направлено к Владиславу, чтобы ему «пожаловати, креститися в нашу православную христианскую веру» .

В первоначальном варианте договора, предложенном Жолкевским, все обещания польской стороны давались сначала от имени короля, а потом – Владислава и решение спорных вопросов откладывалось до того момента, когда король Сигизмунд сам «будет на Москве». Гермоген добился того, что роль короля в договоре была сведена до минимума.

Тут же, под Новодевичьим, 10 тысяч москвичей присягнули Владиславу. 28 числа целование креста царю Владиславу продолжилось в Успенском соборе в присутствии патриарха Гермогена.

Когда к Сигизмунду и Владиславу под Смоленск отправилось московское посольство, глава посольства Василий Голицын (тот самый, погубивший Годуновых) заявил патриарху: «О крещении [Владислава] они будут бить челом, но если бы даже король и не исполнил их просьбы, то волен Бог да государь, мы ему уже крест целовали и будем ему прямить».

Но это было личное мнение Голицына, а само посольство получило наказ от патриарха и бояр: предъявить королевичу условия, чтобы Владислав крестился еще под Смоленском, чтобы порвал отношения с Римским папой и чтобы россиян, пожелавших оставить православие, казнил смертью.

Гермоген дал наказ и митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету – защищать православие, и «митрополит Филарет дал ему обет умереть за православную за христианскую веру».

В ночь на 21 сентября поляки вошли в Москву и заняли центр города. Патриарх был изначально против ввода польских войск в столицу, к тому же это было нарушением одного из пунктов договора, заключенного с Жолкевским.

Еще при первой попытке поляков войти в город Гермоген решил созвать собор по этому поводу. У патриарха собралось множество дворян, купцов, стрельцов и посадских людей. Патриарх дважды посылал за боярами, но они не явились, ссылаясь на занятость государственными делами. Тогда Гермоген велел передать боярам, что если они не хотят прийти к нему, то он сам пойдет к ним, и не один, а со всем московским народом. Бояре испугались, пошли к патриарху и два часа уговаривали его. Гермоген объяснял боярам, что гетман нарушает условия договора, не отправляет войска в Калугу против «вора», свои полки хочет ввести в Москву, а русское войско выслать против шведов. Бояре же утверждали, что ввод польского войска в Москву необходим, иначе чернь предаст ее «вору». Иван Никитич Романов сказал патриарху, что если Жолкевский отойдет от Москвы, то всем боярам, спасая свои жизни, придется идти за ним, и тогда Москва достанется «вору» и Гермоген будет в ответе за это. Однако патриарх продолжал стоять на своем. Наконец Мстиславский грубо закричал на Гермогена: «Нечего попам мешаться в государственные дела!».

Надо сказать, что впоследствии, несмотря на недовольство патриарха присутствием в Москве поляков, гетман Жолкевский наладил с Гермогеном неплохие отношения, и вообще, при всей своей жесткости и ортодоксальности предстоятель Русской церкви не испытывал патологической ненависти к иноземцам, что видно и из его грамот, в которых он большей частью обвиняет в Смуте самих россиян, не пытаясь переложить вину на поляков или католический Рим. Но хорошие отношения с гетманом не помогли Гермогену воспрепятствовать передаче Шуйских полякам.

Вместо уехавшего Жолкевского комендантом Москвы стал старый недруг русских Гонсевский. Реальная власть находилась в руках его ставленников боярина М.Г. Салтыкова и казначея Федора Андронова. Из города было выслано 18 000 стрельцов, жителям столицы запретили носить оружие, но это не вызвало поначалу особых протестов.

Владислав все не ехал, а 30 ноября к патриарху пришли Салтыков и Андронов и потребовали, чтобы Гермоген благословил всех православных целовать крест «царю Сигизмунду». На другой день об этом же попросил патриарха и номинальный глава московского правительства князь Мстиславский. «И патриарх им отказал, что он их и всех православных крестьян королю креста целовать не благословляет. И у них де о том с патриархом и брань была, и патриарха хотели за то зарезать. И посылал патриарх по сотням к гостям и торговым людям, чтобы они (шли) к нему в соборную церковь. И гости, и торговые и всякие люди, прийдя в соборную церковь, отказали, что им королю креста не целовать. А литовские люди к соборной церкви в те поры приезжали ж на конях и во всей збруе. И они литовским людям отказали ж, что им королю креста не целовать».

«Патриарх Гермоген в темнице отказывается подписать грамоту поляков». П. Чистяков.

По другой версии, речь шла о том, чтобы Гермоген подписал грамоту, в которой защитникам Смоленска было предложено «положиться на милость» Сигизмунда, сдаться полякам: «Требование Сигизмунда, чтобы бояре приказали Смоленску сдаться на королевскую волю, окончательно раскрыло патриарху смысл действий поляков, и он решительно отказал в своей подписи на изготовленной боярами грамоте, несмотря на то, что в пылу спора один из бояр, Салтыков, даже угрожал патриарху ножом. Отсутствие имени патриарха в грамоте, отправленной к московским послам, находившимся у Сигизмунда, и предписывавшей им во всем положиться на волю короля, дало им предлог отказаться от исполнения этого приказания. С этих пор Гермоген является уже открытым противником поляков, путем устной проповеди и рассылаемых грамот увещевая народ стоять за православную веру против желающих уничтожить ее иноземцев» . Зимой 1610/11 г. Гермоген, быть может, сам того не ожидая, оказался во главе государства. Шуйский был в плену, Тушинский вор убит, Владислав не ехал. Патриарх остался единственной властью в стране. «Теперь мы стали безгосударны – и патриарх у нас человек начальный…», – говорили члены московского посольства на переговорах с поляками. Им вторил Филарет Романов: «Кого патриарх свяжет словом – того не только царь, сам Бог не разрешит!» Федор Андронов и Михаил Салтыков доносили королю из Москвы, что «патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в крестьянскую веру и не выйдут из Московской земли все литовские люди – и королевич нам не государь!» В конце декабря 1610 г. гетман А. Гонсевский сообщает Сигизмунду из Москвы, что якобы, патриарх Гермоген распространяет воззвания против поляков. Разные русские города, вступая в переписку между собой, ссылаются на грамоты патриарха, которые «он писал во многие города». Со временем стало прописной истиной утверждение о том, что Гермоген рассылал грамоты с призывом выступать против поляков и именно они стали катализатором создания народных ополчений. Но ни одной подобной грамоты не сохранилось . Нижегородцы, собиравшие ополчение, распространяли по городам грамоты, полученные из-под Смоленска и из Москвы, утверждая, будто их прислал 27 января патриарх Гермоген. Но они же писали вождю восставших рязанцев Прокопию Ляпунову, что их посланцам, побывавшим в Москве у патриарха, тот никакого «письма» не дал под смехотворным предлогом, «что де у него писати некому». Потому де он «приказывал… речью» – но хотя каждое слово Гермогена было драгоценно и слова даже менее видных людей цитировались с завидным постоянством, ни одного слова патриарха рязанцы от нижегородцев так и не узнали . Жолкевский, Маскевич и другие поляки утверждали, что Гермоген просто засыпал страну своими грамотами, призывающими идти бить поляков: «Для лучшего в замыслах успеха и для скорейшего вооружения русских, патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми разрешал народ от присяги королевичу и тщательно убеждал соединенными силами, как можно скорее, спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имущества для защиты христианской веры и для одоления неприятелей… «Враги уже почти в руках наших, – писал патриарх, – когда ссадим их с шеи и освободим государство от ига, тогда кровь христианская перестанет литься, и мы, свободно избрав себе царя из рода русского, с уверенностью в нерушимости веры православной не примем царя латинского, коего навязывают нам силою и который влечет за собою гибель нашей стране и народу, разорение храмам и пагубу вере христианской!»; «патриарх… разсеивал и сообщал письмами эту весть в города, ускорив таким образом кровопролитие». Позже в эти грамоты, не задумываясь над соответствием их содержания подлинной позиции Гермогена, истово верили патриотические историки, писавшие с невинной простотой что-то вроде: «Слова, приводимые Маскевичем из грамот патриарха, не находятся в известных нам грамотах патриарха Ермогена; значит, некоторые грамоты не дошли до нас» . Но в «Новом летописце» патриарх Гермоген, отвечая на угрозы Салтыкова, утверждает, что не посылал писем руководителям Первого ополчения: «Михаило Салтыков начал ему говорить: «Что де ты писал к ним, чтоб они шли под Москву – а ныне ты ж к ним напиши, чтоб они воротились вспять!» Патриарх на сие ответил: «Я де к ним не писывал, а ныне к ним стану писать! Если ты, изменник Михайло Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон – и я им не велю ходить к Москве. А будет вам сидеть в Москве – и я их всех благословляю помереть за православную веру…» Во время боев в Москве между осажденными поляками, русскими изменниками и отрядами Первого ополчения, патриарх Гермоген был заточен в Чудовом монастыре под охраной 50 стрельцов (отнюдь не поляков) и к нему вновь пришли Гонсевский и Салтыков, требующие написать русскому ополчению, чтобы оно отступило от Москвы: «Пришли они к Москве по твоему письму, а если ты не станешь писать, и мы тебя велим уморить злой смертию!» – «Что де вы мне уграживаете? – отвечал Гермоген. – Единого я Бога боюся. Буде вы пойдете все литовские люди из Московского государства – и я их благословляю отойти прочь. А буде вам стояти в Московском государстве – и я их благословляю всех против вас стояти и помереть за православную христианскую веру!» И еще раз пришли к нему с требованием, чтобы он написал «в Нижний ратным людям, чтоб не ходили под Московское государство. Он же, новый великий государь исповедник, рече им: «Да будут те благословени, которые идут на очищение Московского государства. А вы, окаянные московские изменники, будете прокляты!» И оттоле начаша его морити голодом и уморили его гладною смертью». Вот эти слова летописца нынешние историки и выдают за содержание писем патриарха Гермогена к русским городам. 17 февраля 1612 г., патриарх Гермоген умер. Современные авторы вслед за «Новым летописцем» считают, что предстоятель Церкви был уморен голодом. Но, согласно «Рукописи Филарета», он был «удушен зноем», по польскому источнику – удавлен, словом, «злою мучительскою смертью не христиански уморен» . Но перед смертью патриарх все же написал одно письмо, которое было разослано и в Нижний Новгород, и в Казань, и во все города, во все полки. Внимание патриарха привлекла судьба грудного младенца, сына Марины Мнишек, вполне реального на тот момент претендента на московский престол. В этом письме «Патриарх не нарушил своей линии и ни словом не упомянул ни интервентов, ни бояр-изменников, против которых народ поднялся не по его указанию, а сделав свои выводы из ситуации. Но он был весьма обеспокоен целостностью ополчения после смерти Ляпунова, в частности тем, что претендентом на престол мог стать сын Марины Мнишек. Гермоген со всей строгостью заявлял, что новый самозванец «проклят от святого собора и от нас», «отнюдь… на царство не надобен». Участников Ополчения патриарх призвал к телесной и душевной чистоте, дал им «благословение и разрешение в сем веке и в будущем, что стоите за веру неподвижно». Этой грамотой, которую исследователи часто совсем обходят, патриарх впервые и единственный раз официально признавал, что народ сделал правильный вывод из его рефреном звучавшей проповеди: коли крестится Владислав – будет нам царь, коли нет – не будет нам царем. Признал, что народное восстание было законным и справедливым. По этой причине (одно дело – когда патриарх призывает к борьбе за веру, другое – когда одобряет восстание) и по ряду других соображений единственная «возмутительная грамота» Гермогена была неудобна ученым. Из ее текста явствовало, например, что Гермоген даже в крайнем заточении не был столь изолирован, чтобы при желании не написать и не передать на волю послание. С другой стороны, грамота не вызвала особого интереса у нижегородцев и не получила большого распространения (казанцы лишь переслали ее в Пермь), что не вяжется с представлением о Гермогене как вожде Ополчения. Тем не менее, она сохранилась, тогда как предполагаемых популярнейших грамот нет и следа…» .

2 марта - память священномученика Гермогена, Патриарха Московского и всeя России, чудотворца. Среди святых защитников нашего Отечества Патриарх Гермоген стоит в одном ряду со святым благоверным князем Александром Невским и Преподобным Сергием Радонежским.

Во времена государя Алексея Михайловича Романова летописец писал о Патриархе Гермогене: «Один среди врагов неистовых и гнусных изменников, великий святитель Божий в темной келье сиял добродетелью, как лучезарное светило Отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в народе жизнь и ревность к великому делу». Современники же называли его «адамантом веры».

Главный подвиг своей жизни - твердое противостояние воцарению над Россией инославного государя, вдохновенную проповедь освобождения страны от иноземных захватчиков - Патриарх Гермоген совершил уже в глубокой старости.

Пастырь Казанский

Родился Ермолай (таково было мирское имя святителя) около 1530 г. в семье донских казаков. По другим сведениям, родственниками Ермолая были князья Голицыны или Шуйские. Некоторые историки возводили его род к низам дворянства или городскому духовенству.

Юношество и зрелые годы святого проходили на фоне могучих исторических сдвигов: царствование Ивана IV, опричнина, покорение Астрахани и Казани, Ливонская война, воцарение Бориса Годунова и кровавая трагедия в Угличе...

В какой-то степени Ермолаю было проще - далеко от столичных хитросплетений: он служил тогда Господу на самом восточном рубеже Московского царства. Еще подростком он ушел в Казань и поступил в Спасо-Преображенский монастырь, где святитель Варсонофий обучил и укрепил его в вере. Служение будущего патриарха началось там же, в Казани, приходским священником при гостинодворской церкви Святителя Николая. По отзывам современников, священник Ермолай уже тогда был «муж зело премудростью украшенный, в книжном учении изящный и в чистоте жития известный».

Доподлинно известно, что после чуда 8 июля 1579 г. с явлением Казанской иконы Божией Матери Бог судил именно ему первому «взять от земли» святой образ, показать его собравшимся горожанам и потом торжественно, с крестным ходом, перенести в ближайший Никольский храм.

Позже, уже став митрополитом, Гермоген составит службу Царице Небесной «в честь иконы Ее Казанской». Его вдохновенный тропарь празднику «Заступнице Усердная» мы по-прежнему поем в храмах. Его перу приписывают также «Сказание о явлении Казанской иконы Божией Матери и совершившихся от нее чудесных исцелениях», отправленное духовенством Ивану Грозному. Все эти чудеса святитель видел своими глазами и осязал руками.

Предполагают, что в 1587 г., после смерти супруги, имени которой история не сохранила, батюшка Ермолай приехал в Москву, где в Чудовом монастыре принял постриг под именем Гермогена (Ермогена).

За два года из простого монаха Гермоген возводится в сан архиепископа, его кафедра становится митрополией, а он сам, соответственно, митрополитом Казанским и Астра¬ханским. Став пастырем обширной паствы, святитель Гермоген сделал все, чтобы обращение в православие местного населения не было формальным и православная вера укрепилась в этом крае.

Святитель Гермоген стал инициатором восстановления древней церковной службы апостолу Андрею Первозванному на основе полного перевода ее с греческого на церковнославянский язык. Он создал современную редакцию «Повести о Петре и Февронии, муромских чудотворцах».

Уже будучи Патриархом, в самый разгар смуты, охватившей страну, Гермоген методично продолжает исправление церковно-богослужебных книг, начатое еще преподобным Максимом Греком. Первосвятитель лично «свидетельствует» новый печатный перевод Евангелия, сборник «Четьи-Минеи». Под наблюдением Патриарха в Москве, захваченной поляками, делают станки для печатания богослужебных книг, строят новое здание типографии взамен старого, погибшего в пожаре 1611 г.

Его просветительское наследие велико и разнообразно. И все-таки не эти высокие труды сделали имя Патриарха Гермогена духовным знаменем в роковой для России час.

Витки Смуты

Историки до сих пор спорят об истоках великой русской Смуты начала XVII в. Среди ее глубинных причин одни называют создание Иваном Грозным опричной «антисистемы» внутри государства, другие говорят об истощении царства войнами с Литвой и о двух страшных засухах при Борисе Годунове. Третьи указывают на главную причину - умаление нравственных ориентиров и национального единства, вызванное недостойным поведением тогдашней государственной элиты.

Событийный концентрат Смуты, казалось, выплеснулся прямо из потустороннего мира. Тень зарезанного в Угличе и канонизированного позже царевича Димитрия, воплотившись в двух крупных и десятке мелких самозванцев, в течение восьми лет собирала под свои знамена толпы обманутых, вперемешку с шайками своих и зарубежных авантюристов, чтобы, терзая страну, довести ее почти до погибели. Погибель заключалась не только в крайнем разорении, людском опустошении, иностранном вмешательстве. Она была в страшном разложении моральных скреп, образующих тело и душу государства.

Современникам Патриарха Гермогена было от чего потерять голову. Сегодня «царевичу Димитрию» целуют крест как помазаннику Божию, а завтра называют «вором и собакой». Бывшая царица, инокиня Марфа то признает чудесно воскресшего сына, то всенародно кается в этом признании. Четыре царя сменяются на троне за один год, из них двое убиты; города сами решают, кого им признавать за правителей, в Московском же Кремле служат католические мессы... Каннибализм, злодейство, разграбление храмов, массовое предательство и вероотступничество... Сами поляки порой удивлялись зверствам «православных» казаков в захваченных русских селах и городах.

Не станем пересказывать известные исторические факты, напомним лишь узловые события Смуты. Когда первый Лжедмитрий со своей польской свитой победным маршем прошествовал к столице и воссел на троне московских царей, голоса митрополита Гермогена не было слышно. Скорее всего, подобно большинству русских людей, митрополит вначале верил, что человек, пришедший из Польши, - родной сын Ивана Грозного.

Но когда псевдо-Дмитрий собрался сделать русской царицей католичку Марину Мнишек, святитель Гермоген не смог смолчать. А еще самозванец решил «облагодетельствовать» митрополита, назначив его на крупную государственную должность в Боярскую думу, нареченную на польский манер «сенатом». Можно только догадываться, сколь велико было раздражение Лжедмитрия, когда вместо благодарности строптивый Казанский митрополит на пару с епископом Коломенским Иосифом осмелился письменно настаивать на обязательном крещении будущей русской царицы в православие.

Обозленный царь приказал лишить Гермогена сана и отправить в заточение в Казань. Приказ исполнить не успели: через день Лжедмитрий был свергнут заговорщиками во главе с князем Василием Шуйским - и убит. Вскоре боярские соратники на лобном месте «выкликнули» Шуйского царем.

Голос Патриарха

Василий Шуйский долго колебался в выборе нового Патриарха. Прямой и даже крутой нрав Гермогена в вопросах веры был известен ему. Но понимал он и другое: шаткой власти «боярского» царя нужна была мощная легитимная подпора в лице принципиального и популярного в народе митрополита Гермогена. И 3 июля 1606 г. в Москве Собором русских иерархов митрополит был поставлен Патриархом Московским. Вскоре вразумляющий, обличающий голос Патриарха вновь услыхала вся страна.

Еще перед появлением на исторической сцене Лжедмитрия II - темного персонажа неизвестной национальности (после его убийства в багаже самозванца обнаружили Талмуд) под его именем полыхнуло «крестьянское восстание» Ивана Болотникова. «Побивайте бояр, отнимайте их достояние, убивайте богатых, делите их имение...» - призвали «облыжные» грамоты болотниковского «войска». Подрывное воздействие этих призывов на умы современников вполне можно сравнить со знаменитым бухаринским «грабь награбленное».

Однако идеологом и руководителем новой волны смуты был вовсе не солдат Болотников, а любимец первого самозванца князь Григорий Шаховской - путивльский воевода, похитивший государственную печать и сфабриковавший с ее помощью «царские грамоты» о «чудесном спасении царя Димитрия от рук Шуйского».

Патриарх Гермоген горячо принялся противодействовать этим клеветническим выпадам против законной власти. Сначала для увещевания смутьянов он отправил к ним митрополита Крутицкого Пафнутия. Следующим шагом Патриарха стала рассылка по всей России грамот, в которых твердо говорилось о действительной «погибели вора и еретика Лжедимитрия», о перенесении в Москву и явлении святых мощей истинного царевича Димитрия. Увидев, что и этого недостаточно, Гермоген предал анафеме Болотникова и других зачинщиков новой смуты. Меры возымели свое действие, и бунт начал было стихать. Но вскоре объявился новый «царь Димитрий», и все началось сначала.

Переодетые иезуиты с латинским крестом шли обращать в католичество Русь, «вольные казаки» - грабить недограбленное. Кроме совсем уж темных людей мало кто верил, что новый самозванец - царь Димитрий. Бояре и другие именитые люди присоединялись к нему из-за злой зависти к «выскочке» Шуйскому, низкой корысти или просто из страха перед растущей силой. Толпы же простых крестьян и горожан шли к новому «Димитрию» от отчаянья, голода, из-за ненависти к боярской власти вообще.

А из Польши тем временем прибыли отряды гетмана Жолкевского, одержавшие новые победы над московским войском. Менее чем за год Лжедмитрию II покорилась почти вся Южная и Средняя Россия. Со своими русско-польско-казацкими вооруженными отрядами он встал в подмосковном Тушине, создав там на несколько лет как бы альтернативную столицу страны. И в Тушино из Москвы стали перебегать и целовать ему крест поодиночке и группами «малые и большие людишки». Некоторые с утра получали у «тушинского вора» жалованье, а к вечерне бежали обратно к Шуйскому - каяться. И там еще получали. Увы, в таком цинизме отметились тогда многие древние боярские роды.

Неимоверно тяжело приходилось в этом смраде первосвятителю русскому. Тяжесть усугублялась повсеместной нелюбовью к царю Василию, с которым у самого Патриарха были весьма непростые отношения.

Жадный, малодушный, ограниченный, Шуйский был метко прозван в народе «Шубником». Легитимность его воцарения на трон все время оставалась под вопросом: «избран» кучкой заговорщиков-бояр, венчался на царство без Патриарха...

Однако все несчастное время правления Василия Шуйского святитель Гермоген горячо ратовал и убеждал соотечественников быть верным этому царю. Почему? Здесь нет загадки. Плохой или хороший, царь Василий был православным и не был самозванцем. При этом он противостоял второму самозванцу и шедшим с ним разбойникам, шляхтичам, агентам папства.

После внезапной смерти молодого талантливого воеводы Скопина-Шуйского по Москве разнеслись слухи о его отравлении родственниками царя Василия. И народная нелюбовь к московскому царю переросла в ненависть.

Один раз Патриарха буквально силком вывели на лобное место. Зачинщики выкрикивали справедливые, а еще больше облыжные обвинения против Шуйского, требуя от Патриарха одобрения их бунта. Распаляя толпу на вседозволенность, пожилого первосвятителя кое-кто стал уже легонько заушать. Тогда Патриарх смело возвысил голос в защиту законного царя, обличив подстрекателей в пособничестве тушинскому вору. «А то, что кровь льется и земля не умиряется, так то - волею Божиею, а не царским хотением», - сказал первосвятитель в завершение и побрел сквозь притихшую толпу в свои покои.

В следующий раз бунтовщиков было больше, и верховодили ими уже бояре. Василия Шуйского лишили престола и насильно постригли в монахи. Двое бояр держали бледного царя Василия за руки, а третий, князь Василий Тюфякин, произносил вместо него обеты. Насильно удерживаемый при этом кощунстве Гермоген плакал, не переставая называть Шуйского царем, а монахом считая отныне князя Тюфякина.

«Среди врагов неистовых и гнусных изменников»

Поразительно ярко высвечивается правда святителя Гермогена на фоне нравственного падения значительной части светской, да и церковной элит. На кого было еще смотреть, к кому прислушиваться тем русским людям, кто не желал впадать в окружающий «беспредел», кто радел о Руси православной?

А ведь иные бояре и дворяне, пообщавшись с поляками во время первого самозванца, от дедовских обычаев уже и нос воротили, откровенно желали ополячиться во всем. Даже папская ересь их уже не страшила... Как и «семибоярщина», вершившая власть над страной после свержения Василия Шуйского. Именно ее верховоды во главе с князем Мстиславским решили призвать в столицу поляков - тайно открыли ворота города польским отрядам гетмана Жолкевского, предварявшим воцарение в Кремле королевича Владислава или его отца короля Сигизмунда. Перед этим пришли к Патриарху просить благословения. «Да не бывать тому!» - ответствовал им Гермоген. А они ему: «Дело твое, Святейший, смотреть за церковными делами, а в мирские не следует тебе вмешиваться. Исстари так ведется, что не попы управляют государством». И надменные иноверцы въехали в Москву как хозяева.

С этой поры Патриарха стали все больше и больше стеснять. Но в это же время все громче по стране разносилось воспламеняющее пастырское слово. Кроме изменников, в Кремле были и патриоты, помогавшие выносить патриаршие послания на волю, рассылать их по городам и весям.

Патриарх Гермоген умолял бояр выбрать нового царя из древнего русского рода, указывая, в частности, на Романовых. Увидев же, что они настаивают на призвании королевича Владислава, скрепив сердце, согласился. Но выставил два жестких условия: «Если король даст сына своего на Московское государство и Владислав крестится в православную веру и всех польских людей выведет вон из Москвы, то я к такому письму руку свою приложу и прочим властям повелю то же сделать. Если же вы меня не послушаете, то я возложу на вас клятву и прокляну всех, кто пристанет к вашему совету».

Вскоре стало ясно, что Сигизмунд и не думает выполнять эти условия. «Польская боярская партия» теперь потребовала от Патриарха благословения на подчинение королю-католику без всяких условий. В ответ на твердый отказ один из них, Михаил Салтыков, выхватил нож и замахнулся им на Гермогена. Патриарх осенил его крестом и спокойно ответил: «Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова против твоего дерзновения. Будь же ты проклят от нашего смирения в этом веке и в будущем!»

Зашатался боярин Салтыков, упал в ноги святителю прощения просить. Простил его Гермоген - но только за этот поступок. А на своем твердо остался стоять.

Так же твердо стоял он, благословляя горожан Смоленска не открывать ворота войскам Сигизмунда. Столь же непреклонно отверг он сперва вкрадчивые, а потом гневные требования хозяев Кремля остановить первое народное ополчение, во главе которого встал патриот Прокопий Ляпунов. Тогда-то и заключили Патриарха Гермогена окончательно в келье Чудова монастыря, где много лет назад принял он святую схиму.

Опрометчиво согласившийся на помощь разбойного казацкого атамана Заруцкого, честный Прокопий был оболган и пал под казацкими саблями у стен осажденной Москвы. Ополчение рассыпалось. Оставшиеся без домов и надежд москвичи бежали вон из города, а поляки праздновали победу.

Казалось, что теперь-то православному царству Московскому точно пришел конец. Что оставалось Патриарху? Молиться, готовиться к смерти? Или более того - смиренно принять все случившееся как окончательный Божий приговор Русской земле? Однако вместо этого Патриарх Гермоген пишет все новые грамоты, обращенные к русским людям всех сословий. В них он разрешает народ от присяги Владиславу, призывает вооружаться и идти новым ополчением на Москву.

К Патриарху перестали допускать посетителей, лишили его бумаги и пера. Последнее из своих воззваний святитель сумел составить и передать в Нижний Новгород 5 августа 1611 г.

Гермогеновы грамоты совершили чудо, воспламенив сердце нижегородского городского старосты Козьмы Захарьевича Минина, по прозвищу Сухорукий. «Заложим домы, жен и детей своих ради спасения Отечества» - таков был знаменитый мининский отклик на «глас вопиющего» кремлевского узника. К делу подключился князь Дмитрий Пожарский, поскакали от города к городу переговорщики - и вновь вырос страшный для захватчиков и предателей исполин народной войны, благословленной первоиерархом церковным.

Последний акт этой драмы, закончившейся физической смертью и великой духовной победой ее героя, начался с диалога.
К Патриарху в заточение вошел гетман Гонсевский с другими поляками:

Ты - первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы они отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью.

Что вы мне угрожаете? Единого Бога я боюсь. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь получить чрез нее венец. Уйдите вы все, польские люди, из Московского государства, и тогда я благословлю всех отойти прочь. А если вы останетесь - мое благословение: всем стоять и помереть за православную веру!

После девяти с лишним месяцев голода святитель Гермоген умер как мученик 17 февраля/1 марта 1612 г. Через месяц Москва была окружена кольцом народного ополчения под предводительством Минина и Пожарского. А еще через несколько месяцев - 23 октября - поляки, вконец оголодавшие, потерявшие человеческий облик, с позором выходили из оскверненного ими Кремля.

Православными русскими людьми был сформулирован исторический урок тех событий: никакие политические расчеты, никакая материальная мощь не спасет Россию от врагов, коль скоро она отвернется от своей главной роли - хранительницы православной веры в этом мире.

Святой, патриарх, духовный писатель. Участвовал в избрании на царство Бориса Годунова. Обличал Лжедмитрия I, требуя крещения Марины Мнишек в православную веру, за что подвергся опале. В 1606 при царе Василии Ивановиче Шуйском был возведен на патриаршество и активно поддерживал деятельность царя. Рассылал грамоты против сторонников восстания И.И. Болотникова, в 1608 выступил против Лжедмитрия II.

О его молодых годах известно немного: польск. военачальник А. Гонсевский располагал письменным свидетельством о нём, взятым у одного моск. священника, по словам к-рого в молодости Г. был «в казаках донских». Впервые упом. как священнослужитель уже в 50-летнем возрасте в качестве попа одной из казан. церквей, затем постригся там же в монахи и стал архимандритом Спасо-Преображенского монастыря в Казани. По словам современников, Г. был «словесен и хитроречив, но не сладкогласен», «нравом груб», «прекрут в словесех и возрениях». С введением в России патриаршества (1589) в сане архиепископа послан руководить Казанский епархией. Активный проводник политики насильственной христианизации нерус. населения Поволжья, «Гермоген заявил себя ревностью к православию. В казанской земле были крещеные инородцы, только по имени считавшиеся христианами; чуждые русских, они водились с своими одноплеменниками татарами, чувашами, черемисами, жили по-язычески, не приглашали священников в случае рождения младенцев, не обращались к духовенству при погребениях, а их новобрачные, обвенчиваясь в церкви, совершали еще другой брачный обряд по-своему. Другие жили в незаконном супружестве с немецкими пленницами, которые для Гермогена казались ничем не отличавшимися от некрещеных. Гермоген собирал и призывал таких плохих православных к себе для поучения, но поучения его не действовали, и митрополит в 1593 г. обратился к правительству с просьбою принять с своей стороны понудительные меры. Вместе с тем его возмущало еще и то, что в Казани стали строить татарские мечети, тогда как в продолжение сорока лет после завоевания Казани там не было ни одной мечети. Последствием жалоб Гермогена было приказание собрать со всего Казанскаго уезда новокрещенных, населить ими слободу, устроить церковь, поставить над слободою начальником надежного боярского сына и смотреть накрепко, чтобы новокрещенные соблюдали православные обряды, держали посты, крестили своих пленниц немецких и слушали бы от митрополита поучения, а непокорных следовало сажать в тюрьму, держать в цепях и бить». С воцарением Лжедмитрия I (1605) был учреждён сенат, в котором должно было заседать и высшее духовенство. Г. стал членом этого сената и был приглашён в Москву. Он последовательно выражал интересы Рус. Православ. Церкви, понимая, что её могущество невозможно без поддержки цар. власти. Г. требовал вторичного крещения польск. «девки» - Марины Мнишек, чем вызвал недовольство Лжедмитрия I, и тот выслал святителя из Москвы в его епархию, приказав заключить его в один из местных монастырей. Взойдя на престол после убийства Лжедмитрия I (1606) царь Василий Шуйский , опасаясь находившегося в Москве Филарета (Ф. Н. Романова), к-рый, предположительно, уже готовился занять патриарший престол, отослал его на митрополичью кафедру в Ростов, а верным ему святителям приказал рукоположить в патриархи Г., вызванного из Казани. Но уже скоро отношения между ними совершенно испортились: «Гермоген был человек чрезвычайно упрямый, жесткий, грубый, неуживчивый, притом слушал наушников и доверял им. Подчиненные его не любили: он был человек чересчур строгий. Но при всем том это был человек прямой, честный, непоколебимый, свято служивший своим убеждениям, а не личным видам. Находясь постоянно в столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда защищал Василия. Строгий приверженец формы и обряда Гермоген уважал в нем лицо, которое, какими бы путями ни достигло престола, но уже было освящено царским венцом и помазанием ». В период гражданской войны (1606-1607) Г. мобилизовал силы церкви для борьбы с восставшими против центр. власти, которых объявил еретиками и отлучил от церкви. 17 февр. 1609, на Масляной неделе, ряз. дворянин Г. Сумбулов, кн. Р. Гагарин и Т. Грязной собрали ок. 300 чел. заговорщиков и потребовали от бояр свержения Шуйского. Однако бояре попрятались по своим дворам, и лишь кн. В. Голицын вышел на Красную площадь. Заговорщики силой выволокли Г. нa Лобное место, требуя, чтобы он поддержал низложение Шуйского, но патриарх, хотя и не любил царя, зная, как тот получ

ил престол, «тем не менее непоколебимо стоял за него, как за единственную власть, поддерживающую еще порядок в Государстве, и не поддался на застращивание заговорщиков, которые, отпустив его, двинулись затем во дворец». Не добившись от царя добровольного отречения и видя, что народ не поддерживает их, заговорщики бежали к Лжедмитрию II в Тушино. Г. послал им вслед в лагерь самозванца 2 грамоты к ним и др. рус. людям, находившемся там, чтобы они раскаялись и вернулись под власть царя Василия Шуйского, который-де их простит. 1-я грамота начиналась словами: «Бывшим Православным Христианам всякаго чина, возраста и сана, теперь же не ведаемь как вас и назвать. Недостает мне сил, болит душа и болит сердце, все внутренности мои расторгаются и все составы мои содрагаются, плачу и с рыданием вопию. Помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, возстаньте, вразумитесь и возвратитесь»; 2-я грамота начиналась так: «Бывшим братиям нашим, а теперь не знаем, как и назвать вас, потому что дела ваши в наш ум не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхали, и в летописях мы ничего такого не читывали: кто этому не удивится? Кто не восплачет? Слово это мы пишем не ко всем, но к тем только, которые, забыв смертный час и Страшный Суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив Государю Царю и всей Земле, своим родителям, женам и детям и всем своим ближним, особенно же Богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, не силою, и на Христианский закон не стоят, крови Православной братии своих не проливают, таких мы не порицаем, но молим о них Бога». Во время низложения Василия Шуйского (1610) Г. заступался за него, проклинал З. Ляпунова и его сторонников, фактически отстранивших царя от власти, и не признавал насильственнаго пострижения царя, т. к. оно не могло освящаться даже и в результате правильно совершенного над ним обряда. Когда Шуйский уже находился под стражей в Чудовом монастыре, не переставал настаивать на возвращении ему престола. Г. попросту игнорировал обстоятельства, делавшие тогда такой шаг совершенно невозможным; для него существовала лишь святость соблюдения религ. формы. Увидев, что его усилия тщетны, и на престол уже появились многочисл. претенденты, Г. противопоставил притязаниям на царск. корону кн. В. В. Голицына кандидатуру М. Ф. Романова. Однако в это время большинство склонялось на сторону польск. королевича Владислава, как это видно из слов летописца: «На Москве ж бояре и вси люди Московские не сослався з городами изобраша на Московское государство Литовского королевича Владислава... Патриарх же Ермоген им з запрещением глаголаше: “Аще будет креститься и будет в православной християнской вере и аз вас благословляю; аще не будет креститься, то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не буди на вась наше благословение”. Бояре же послаша к етману [коронный гетман C. Жолкевский] о съезде. Етман же нача с ними съезжатись говорити о королевиче Владиславе. И на том уговоришась, что им королевича на царство Московское дать и ему креститься в православную христианскую веру. Етман же Желтовский говорил Московским людям, что “даст де король на царство сына своего Владислава, а о крещенье де пошлете бити челом королю послов”. Патриарх же Ермоген укрепляше их, чтобы отнюдь безо крещенья на царство его не сажали; и о том укрепишася и записи на том написаша, что дать им королевича на Московское государство, а Литве в Москву не входити: стоять етману Желковскому с Литовскими людьми в Новом Девичье монастыре, а иным полковником стоять в Можайску. И на том укрепишася и крест целовали им всею Москвой». Однако Жолкевский не стал дожидаться, когда моск. послы уговорят польск. кор. Сигизмунда III переменить веру его сына, поскольку точно знал, что этого не произойд ёт никогда, и начал движение к столице. Когда он стоял уже под Москвой, а «семибоярщина» всё ещё пыталась уговорить патриарха не настаивать на православ. крещении королевича, гетман, наконец, дал понять моск. боярам, что терпение его не беспредельно. Перепуганные моск.

власти составили договор, стараясь, всё-таки, по возможности, оградить православ. веру и пошли просить благословения у патриарха, но тот стоял на своём: «Если вы не помышляете нарушить православную веру, да пребудет над вами благословение, а иначе: пусть на вас ляжет проклятие четырех патриархов и нашего смирения; и примете вы месть от Бога, наравне с еретиками и богоотступниками!» 17 августа на верность Владиславу присягнуло 10 тыс. чел. На следующий день присяга продолжилась в моск. Успенском соборе в присутствии Г. Сюда же прибыли из-под Смоленска и рус. тушинцы во главе с М. Салтыковым, кн. В. Мосальским-Рубцом и М. Молчановым, которые «почали служить преж всех королю… Патриарх же их не благословляше и нача им говорить: “Будет пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с лестью, и будет в вашем умысле не будет нарушение православной християнской вере, то будет на вас благословение от всего вселенского собору и моe грешное благословение, а будет вы пришли с лестию и нарушение будет в вашем умысле православной християнской истинной вере, то не буди на вас милость Божия и Пречистые Богородицы и бутте прокляты ото всего вселенского собору”. Якоже тако и збысться слово его. Той же боярин Михайло Салтыков с лестью и со слезами глаголаше патриарху, что будет прямой истинный государь. Он же их благослови крестом». Однако когда к благословению подошёл Молчанов [убийца семьи Бориса Годунова], то Гермоген возмутился «и повеле его ис церкви выбити вон безчестне ». После этого посольство Филарета и Голицына отправилось «от всей земли русской» в стан Сигизмунда просить его дать в рус. цари своего сына Владислава на условиях договора, заключённого с Жолкевским. Патриарх, верный своему желанию признать Владислава моск. цар ём лишь после принятия им православ. веры, написал королю письмо следующего содержания: «Великий самодержавный король, даруй нам сына своего, которого возлюбил и избрал Бог в цари, в православную греческую веру, которую предрекли пророки, проповедали апостолы, утвердили св. отцы, соблюдали все православные христиане, которая красуется, светлеет и сияет, яко солнце. Даруй нам царя, с верою принявшаго Св. Крещение во имя Отца и Сына и Св. Духа, в нашу православную греческую веру; ради любви Божьей, смилуйся, великий государь, не презри этого нашего пpoшения, чтобы и вам Богу не погрубить и нас, богомольцев, и неисчетный народ наш, не оскорбить». Послы обязаны были всеми средствами добиваться, чтобы будущий царь принял православ. веру. Когда же на переговорах встал вопрос о пропуске польск. войска в Москву, Г. резко воспротивился появлению в столице вооружённых иноземцев и так яростно начал призывать других к сопротивлению этому роковому решению, что один из бояр (кн. Ф. И. Мстиславский) даже бросил ему со злостью: «Твое дело, святейший отче, смотреть за церковными делами, а в мирские тебе не следует вмешиваться!» Польск. войско вошло в Москву, несмотря на ропот, возбуждаемый патриархом. Жолкевский, зная его крутой нрав, не поехал к нему сначала, ограничившись вежливыми и почтительными письмами, с уверениями в своём уважении к православию. Спустя короткое время он всё же прибыл к нему на подворье и так ловко вёл себя, что суровый святитель вынужден был обращаться с ним вежливо, но без тени дружелюбия: «не было на свете латинника, с которым бы мог сойтись строгий архипастырь». Вскоре Жолкевского сменил А. Гонсевский. Однако, пока всё население Моск. госва избирало себе в государи сына Сигизмунда, последний требовал сдачи Смоленска, а польск. войско постоянно обстреливало из пушек этот рус. город, где ежедневно гибли рус. люди. Когда моск. послы на требование короля сдать ему Смоленск отвечали, что у них нет на то полномочий, в Москве преданные Сигизмунду бояре, М. Салтыков и Ф. Андронов, «нахально объявляли патриарху и боярам, что следует во всем положиться на королевскую волю». Действия короля и его прислужников возмущали патриарха и П. П. Ляпунова, который к тому времени встал уже во главе стихийного народ. движения против поляков и литовцев. Он написал в Москву боярам укоризненное письмо и потребовал

Чтобы они объяснили, когда прибудет королевич и почему нарушается договор, подписанный Жолкевским. Это послание бояре переправили Сигизмунду, а Гонсевский, зная, что с Ляпуновым нельзя играть в прятки, обратился к патриарху, чтобы тот дал этому человеку выговор. Но Г. понимал, к каким последствиям это может привести, и отказался наотрез. 5 дек. 1610 к патриарху заявились бояре во главе с Ф. И. Мстиславским. Они принесли грамоту к своими послам под Смоленск, суть которой сводилась к тому, чтобы делать то, что скажет король. Попросив, чтобы Г. поставил под ней свою подпись, они потребовали, чтобы патриарх угомонил Ляпунова своею духовною властью. Святитель же ответил на это: «Пусть король даст своего сына на московское государство и выведет своих людей из Москвы, а королевич пусть примет греческую веру. Если вы напишите такое письмо, то я к нему свою руку приложу. А чтобы так писать, что нам всем положиться на королевскую волю, то я этого никогда не сделаю, и другим не приказываю так делать. Если же меня не послушаете, то я наложу на вас клятву. Явное дело, что после такого письма нам придется целовать крест польскому королю. Скажу вам прямо: буду писать по городам - если королевич примет греческую веру и воцарится над нами, я им подам благословение; если же воцарится, да не будет с нами единой веры, и людей королевских из города не выведут, то я всех тех, которые ему крест целовали, благословлю идти на Москву и страдать до смерти». Бояре горячо возражали патриарху, и в пылу спора М. Салтыков-Кривой замахнулся на Г. ножом. «Я не боюсь твоего ножа,- твёрдо проговорил святитель.- Я вооружусь против ножа силою креста святого. Будь ты проклят от нашего смирения в сем веке и в будущем!» Уже наутро патриарх приказал моск. люду собраться в соборной церкви и слушать его слово. Когда Гонсевскому донесли об этом, он приказал окружить храм и пропускать туда никого. Однако многие из русских, видимо, предвидя такой оборот, заранее пришли в церковь и услышали проповедь своего архипастыря, в которой Г. уговаривал их стоять за православ. веру и разнести весть о своей решимости по рус. городам и весям. После такой проповеди к патриарху приставили стражу. Ляпунов, узнав об этом, немедленно написал боярам письмо, в котором укорял их и короля в том, что тот не соблюдает крестного целования, и пригрозил: «Так знайте же, я сослался уже с северскими и украинными городами; целуем крест на том, чтобы со всею землею стоять за московское государство и биться насмерть с поляками и литовцами». А в нач. марта 1611 Ляпунов уже начал приводить в жизнь свою угрозу и стремительно продвигался к Москве, соединяясь в пути с ополчениями из др. городов. В Москве поляки и литовцы сразу же почувствовали перемену в настроениях горожан, которые уже не боялись открыто проявлять своё отношение к интервентам. Перед Страстной неделей поляки через своих лазутчиков узнали, что силы восставшего народа приближаются к Москве, и Салтыков, по приказу Гонсевского, вместе с проч. боярами явился к Г. и сказал: «Ты писал по городам; видишь, идут на Москву. Отпиши же им, чтобы не ходили», на что патриарх ответил: «Если вы, изменники, и с вами все королевские люди выйдете из Москвы вон, тогда отпишу, чтобы они воротились назад. А не выйдете, так я, смиренный, отпишу им, чтобы они совершили начатое непременно. Истинная вера попирается от еретиков и от вас изменников; Москве приходит paзopeниe, святым Божиим церквам запустение; костел латины устроили на дворе Бориса. Не могу слышать латинского пения!..» «Если ты,- перебил его М. Салтыков, - не напишешь Ляпунову и его товарищам, чтобы они отошли прочь, то сам умрешь злою смертью». «Вы мне обещаете злую смерть, - отвечал Г.,- а я надеюсь чрез нее получить венец и давно желаю пострадать за правду. Не буду писать - я вам уже сказал, и более от меня ни слова не услышите!». Тогда Г. посадили в Чудов монастырь, запретив ему покидать свою келью, плохо содержали и неуважительно относилисъ к его сану. После убийства П. Ляпунова (1611), организованного атаманом И. Заруцким, ополчение, хотя всё ещё и находилось под Москвой, но состояло в осно

вном из казаков, верных Заруцкому, и тот, ничтоже сумняшеся, провозгласил будущим царём сына Лжедмитрия I и Марины Мнишек. Однако Г., несмотря на своё строгое заключение, сумел тайком от поляков переслать грамоту в Ниж. Новгород, в которой призывал жителей рус. городов ни в коем случае не признавть царём сына самозванца и католички, «проклятого от Святого Собора и от нас». Эта грамота, по его приказанию, была размножена и разослана по разным городам и в значит. степени повлияла на подготовку Второго ополчения. В 1612, когда поляки узнали, что в Ниж. Новгороде по воззванию К. Минина собирается новая земская рать, они потребовали от патриарха, чтобы тот написал обращение к нижегородцам и указал им оставаться верными присяге Владиславу, на что святитель резко и твёрдо ответил: «Да будет над ними милость от Бога и благословение от нашего смирения. А на изменников да излиется гнев Божий и да будут они прокляты в сем веке и в будущем!» За это интервенты уморили его голодом, и 17 февраля патриарх скончался.

Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту

Художник Павел Чистяков 1860

1 марта Русская православная церковь отмечает день памяти священномученика Гермогена (Ермогена), патриарха Московского и всея Руси, чудотворца. Патриарх Московский и всея Руси Кирилл заложил храм в честь этого святого, чье имя стало одним из символов освобождения России от Смуты.

Ровно 400 лет назад в оккупированной поляками Москве скончался от голода патриарх Гермоген. Это трагическое событие стало итогом его многолетней борьбы за то, что мы бы сегодня назвали государственным суверенитетом и политической стабильностью. С момента своего избрания на Патриарший Престол в 1606 году святитель был вынужден не только окормлять свою многомиллионнную паству, но и заниматься вопросами политическими — бороться со Смутой, которая в те годы терзала русскую землю. Его слова и дела фактически сохранили страну.

У святителя была странная судьба: мы почти ничего не знаем о его происхождении, но при этом можем достаточно подробно проследить его путь в Церкви. В конце XVI века он становится казанским митрополитом и сразу же показывает себя русским патриотом. По ходатайству святителя Гермогена была установлена поминальная суббота после Покрова Богородицы для поминовения всех воинов, павших при взятии Казани, и всех местных страдальцев за веру христианскую.

Самые трагические страницы жизни этого человека выпали на период его патриаршества: волею судеб он должен был сначала поддерживать слабого правителя Василия Шуйского от войск и посягательств Лжедмитрия II, также известного как «Тушинский вор», а затем всеми силами препятствовать попыткам поляков посадить на московский престол своего короля.

Борьба за веру в начале XVII века была борьбой за будущее Руси. Известны планы Лжедмитрия II и поляков не просто ввести в Москве католическое богослужение, но полностью изменить привычный уклад жизни московитов. Как только поляки чувствовали возможность захватить власть на Руси, в их планах сразу же появлялась строка о необходимости переговоров с папой римским об унии, то есть о насильственном и неравноправном подчинении ему Русской церкви.

Однако патриарх Гермоген был вынужден бороться не только с внешними врагами, но и призывать бояр хранить верность стране и не устраивать сепаратных соглашений с поляками. Отсутствие единства на Русской земле привело к трагедии под Смоленском и осаде Троице-Сергиевой лавры. Осажденные жители Смоленска призывали не верить королю и полякам: «Во всех городах и уездах, где им поверили, православная вера разорена, церкви разорены и жители переведены в латинство».

Патриарх Гермоген послал в Смоленск посольство для переговоров с поляками, но они закончились неудачей. Твердая позиция русских под Смоленском была сведена на нет усилиями предателей из московских бояр, пугавших святителя голодной смертью и требовавших принести присягу польскому ставленнику. Патриарх ответил отказом, и в Великий пост 1611 года был заточен поляками, оккупировавшими Москву, в Чудов монастырь. Вновь начались попытки склонить святителя на свою сторону. К столице уже подходило народное ополчение, и бояре-изменники под угрозой смерти хотели заставить патриарха Гермогена своим авторитетом отвести войска от Москвы. Последний ответил однозначным отказом: «Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога. Если все вы... пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы, если же останетесь здесь, я благословлю всех стоять против вас и помереть за Православную веру».

Подвиг священномученика Гермогена и его судьба дают ответ на один из самых острых вопросов наших дней: «Имеет ли право патриарх вмешиваться в политическую ситуацию в стране?» Очевидно, что в условиях спокойного существования народа и страны Церковь не занимается государственными делами, но в моменты кризиса, угрожающего гибелью России, часто именно голос патриарха становился тем последним звеном, который не давал окончательно разорвать цепь времен. В ХХ веке таким патриархом сначала был святитель Тихон, на время служения которого выпало начало революционных событий и становления советской власти, а затем — патриархи Сергий (Страгородский) и Алексий II. Первый прикладывал все усилия, чтобы верующие помогли отстоять Родину от фашистов, а второй пытался спасти Россию от катастрофы в дни октября 1993 года. Остается надеяться, что нынешние события в стране не сделают вновь востребованным подвиг святителя Гермогена. Но память о нем сейчас особенно актуальна.