Священник Александр ДьяченкоПреодоление (сборник). Истории рифмуются с удивительной точностью

Слово «схолии» в переводе с греческого означает «комментарии, заметки на полях». А ещё с помощью схолий в литературе античности и средних веков комментаторы размышляли над художественными произведениями – так, например, до нас дошли схолии к гомеровской «Иллиаде». В руках священника и известного писателя Александра Дьяченко однажды тоже оказался текст, который навёл батюшку на мысль возродить забытый древний жанр. Так появилась книга «Схолии. Простые и сложные истории о людях».

Две пухлых, исписанных от руки, тетради священнику принёс его прихожанин Глеб – нашёл на антресолях квартиры, которую купил после смерти прежней хозяйки, старушки по имени Надежда Ивановна. В них оказались её автобиографические записи. Долгая, непростая, наполненная радостными и печальными событиями жизнь женщины, пережившей войну и смерть дочери, стала нитью повествования, на которую, словно бусины, нанизаны авторские размышления, звучащие своеобразным эхом написанного в тетрадях.

К примеру, Надежда Ивановна вспоминает, как неожиданно для всех, и даже для самой себя, вышла замуж не за красавца, с которым ходила в кино и на танцы, а за парня, с которым дружила, но о любви ни он, ни она никогда и не говорили. И брак оказался крепким и счастливым, словно сам Бог подсказал верное решение. Священник Александр Дьяченко в книге «Схолии. Простые и сложные истории о людях» отзывается на это лирическим эпизодом из собственной жизни, вспоминая чем-то неуловимо похожее знакомство со своей супругой.

Надежда Ивановна пишет о студенческих годах, которые провела в Москве вдали от семьи, и поражается тому, как много добрых людей её окружало. Однажды, например, она поехала на праздники в Ленинград, собираясь остановиться у незнакомых родственников одногруппницы. А те приняли девушку словно родную, хотя видели впервые в жизни. Отец Александр рассказывает похожую историю – будучи студентом в Воронеже, не зная, где переночевать, он постучался к знакомым знакомого – и те пустили, обогрели и накормили. Несмотря на то, что долго не могли толком понять, от кого пришёл к ним нежданный гость.

Священнику Александру Дьяченко удалось создать необыкновенную сюжетную канву. Эти истории о человеческой доброте, сердечном тепле и стойкости в жизненных испытаниях, поначалу кажущиеся разрозненными, в конце концов, складываются в совершенно чёткий узор, объединяющий сразу несколько людских судеб. «Схолии. Простые и сложные истории о людях» заставляют с радостью задуматься о том, что в огромном мире мы не чужие друг другу – а значит, не одиноки.

В этом году в издательстве «Никея» вышла книга протоиерея Александра Дьяченко «Схолии». Слово «схолии» означает то же, что «заметки на полях» - в античности и средневековье так называли краткие комментарии к рукописи. Книга отца Александра действительно состоит из двух произведений: воспоминаний простой русской женщины Надежды Ивановны Шишовой, случайно попавших в руки рассказчику, и авторских «схолий» - размышлений о прочитанном. Каждая схолия – это небольшой рассказ из современной жизни, который продолжает тему, заданную в воспоминаниях.

В начале книги рассказчик объясняет, как дневники Надежды Ивановны оказались у него. Однажды он, священник, спросил своего прихожанина Глеба, как тот пришел к Богу? Оказалось, началось все с того, что Глеб со своей семьей купил квартиру в подмосковном городке. Разбирая вещи прежней хозяйки, он оставил себе Библию и иконки, а еще две общие тетради с ее воспоминаниями. Решив когда-нибудь прочитать рукопись, он забросил тетради на антресоли и забыл о них. Глеб вспомнил и о Библии, и о тетрадях в предельно тяжелый момент: его загулявшая дочь попала в автокатастрофу, была искалечена и прикована к постели. Он начал читать воспоминания с конца, и первый же прочитанный эпизод оказался удивительно созвучным его собственной ситуации: Надежда Ивановна описывала болезнь и смерть своей девятнадцатилетней дочери…

Проживая самый мучительный отрезок своей жизни, Глеб продолжал читать воспоминания – и у него появлялись силы бороться за жизнь дочери и жить самому. Ведь воспоминания были написаны глубоко верующим человеком: православную веру Надежда Ивановна получила в наследство от деда-подвижника и бабушки, от отца и матери, для которых помнить о Боге было так же естественно, как дышать. К тому дню, когда дочь Глеба поправилась, верующей была вся семья: и он сам, и его жена, и вставшая на ноги девушка.

Вслед за своим прихожанином начинает читать воспоминания и отец Александр. «Не может такая история оставаться частным делом одного человека, - размышляет он. - Человечество едино и как единый организм состоит из тех, кто есть, кто был и тех, кто еще придет нам на смену. И если сейчас кому-то из нас отчаянно больно, то почему эта боль не должна касаться тех, кто будет жить здесь, предположим, век спустя? Разве они будут от нас чем-то существенно отличаться? Священник, как и врач, сопровождает человека от момента появления на свет и до дня последнего. Но в отличие от врачей, нас волнует и его посмертное бытие. Ведь тот факт, что кто-то из тех, кто был рядом, уже покинул мир земной, по сути, ничего не меняет. Его бессмертная душа продолжает находиться в сфере моей ответственности».

«Схолии» отца Александра доказывают, что боль, радость и упование на Бога действительно одни и те же во все времена. Люди уходят и приходят, но истории с ними совершаются все те же, иногда даже рифмуются с удивительной точностью. А вот какой у них будет конец, радостный или грустный, предугадать сложно.

Вот, например, вспоминает Надежда Ивановна, как пятилетней девочкой она лежит на печке в рождественскую ночь и ждет, когда к ней придет Христос. Вечером она отнесла праздничное угощение безмужней женщине с тремя детьми и услышала от мамы: «Тебе Господь даст в пять раз больше». Но Христос не идет, и девочка уже начинает засыпать – как вдруг происходит необъяснимое. «Открывается дверь и входит Он… Он высокий, худой. Шапку Он снял, как вошел в дом, и все время держал ее в руке. По плечам рассыпались светло-русые волнистые волосы.. Не говоря ни слова, Он подошел к печке, на которой я лежала, и посмотрел на меня ласковыми, излучающими свет глазами. Потом погладил меня по голове и подал мне сумку… Наутро в селе говорили, что Он был у многих, но никто не знал, кто Он, откуда, как Его имя. Это осталось втайне». Интересно, что Надежда Ивановна ничего не говорит о том, что было в сумке: сам факт явления Незнакомца куда значимее, чем полученные подарки. К этому рассказу отец Александр добавляет свою рождественскую историю: о том, как у них в приходе была елка для детей – и одной девочке, которая хотела рассказать ему стишок, не хватило подарка. «А мне ничего не нужно, батюшка, - сказала она. - Я тебе бесплатно расскажу». «Мы еще долго с ней разговаривали, - завершает рассказ отец Александр. – Воистину: нет слаще общения, чем общение друзей».

А вот Надежда Ивановна рассказывает о своих братьях и сестрах и вспоминает, как однажды сестра упала в колодец, а брат по цепи спустился за ней и посадил ее в бадью. Подбежали люди и вытащили обоих. Отец Александр приписывает к этой истории свою схолию – может быть, самую трагическую в книге. Сыновья его прихожанина, десяти и двенадцати лет, погибают подо льдом: один проваливается, а другой, пытаясь его спасти, гибнет тоже. Когда их находят, то пальцы у старшего оказываются сложенными для крестного знамения. Наверное, отца Александра стоит даже упрекнуть за эту историю: натуралистичный рассказ о гибели детей – это всегда удар ниже пояса, он беспроигрышно сваливает читателя с ног. И, хотя дальше автор осмысливает эту историю с духовной точки зрения, рассказывает о настоящей пасхальной радости, которую позже пережил отец погибших детей, читателя долго не оставляет ужас.

Вообще в «Схолиях» очень много рассказов о смерти, о стариках и о детях, и это неудивительно: рождение и первые годы жизни, старость и смерть – это время, когда человек как будто овеян дыханием Вечности. Ребенок только-только явился на свет, он чист и в нем так ясно можно увидеть Божие творение. Старый человек готовится переступить таинственный порог, и, в конце концов, делает этот шаг, но, как пишет отец Александр, «продолжает находиться в сфере ответственности священника». Автор показывает своих героев в эти пограничные моменты – потому что именно тогда их души предельно открыты, и он старается показать нам их глубину, передать свою боль и любовь.

«Когда-то давно, будучи молодым священником, я принимал исповедь у одного человека, - пишет отец Александр. - И чем больше я его слушал, тем больше росло желание взять палку и хорошенько его отходить. Но время жизни течет, стареешь и понимаешь – людей не надо ни ругать, ни наказывать, их надо жалеть. Сегодня я бы просто обнял его и пожалел. Таково предназначение священника – жалеть людей».

Читая книгу отца Александра, начинаешь жалеть вместе с ним… не только и не столько его героев, сколько своих стариков и детей – всех близких, которым так не хватает жалости и любви. А раз оживает душа – значит, книга настоящая, и надпись «духовная проза» на титульном листе – не пустые слова. Правда.

Протоиерей Александр Дьяченко - настоятель храма Тихвинской иконы Божией Матери села Иваново Александровской епархии. Родился в Москве в семье военнослужащего. Детство и юность прошли в Белоруссии, окончил Гродненский сельскохозяйственный институт. Дважды был в армии – служил и рядовым, и офицером. Почти десять лет работал составителем поездов на железной дороге. Священником стал в сорок лет после окончания ПСТГУ. Сегодня отец Александр активно занимается миссионерской и просветительской деятельностью. Ведёт свой блог в Живом журнале, где выкладывает свои рассказы, написанные в стиле жизненных зарисовок. Из этих рассказов составлены сборники – «Плачущий ангел», «Преодоление», «В круге света» и вот теперь – новая книга «Схолии».

«Схолии» - необычная повесть, где самостоятельные истории, рассказы священника о себе, своих прихожанах, друзьях и близких являются своего рода осмыслением, развернутым комментарием к другой линии повествования - реальному дневнику верующей женщины с очень непростой судьбой. Эта книга для тех, кто ценит искреннюю авторскую интонацию, кто ждет от прозы подлинных человеческих историй, тепла, утешения и, главное, любви к людям.

Презентация книги «Схолии. Простые и сложные истории о людях» протоиерея Александра Дьяченко состоится в С.-Петербурге:
16 февраля в 19:00 - центр «Спасский» (Московский пр., д. 5);
17 февраля в 19:00 - магазин «Буквоед на Владимирском» (Владимирский пр., 23).

«Схолии» - таким древним словом протоиерей Александр Дьяченко называл свой первый роман, который был им представлен петербургским читателям 18 февраля в магазине «Буквоед». «Схолия» в переводе с греческого означает «небольшой комментарий на полях или между строк античной или средневековой рукописи».

Литертурное творчество отца Александра Дьяченко знакомо читателям по книгам, выходившим в издательстве «Никея», рассказы священника известны пользователям социальных сетей в интернете, но мало кто знает, что Дьяченко - это литературный псевдоним протоиерея Александра Брагара , настоятеля храма Тихвинской иконы Божией Матери в селе Иваново Александровской епархии. На встрече в «Буквоеде» отец Александр рассказал, что на самом деле, Дьяченко - старинная фамилия его рода по мужской линии, а Брагар - своего рода псевдоним. Когда-то его предки, жившие на Западной Украине, бежали от гонений на православных, а приютил их помещик Брагар, наделивший семью своей фамилией. Когда отец Александр стал публиковать свои рассказы, то воспользовался родовым именем, чтобы, по его словам, «замаскироваться» в повседневной приходской среде, разделяя таким образом священническое служение и писательское увлечение.

Ранее «Никея» выпустила в свет три сборника рассказов протоиерея Александра Дьяченко. По словам батюшки, «формат малого рассказа хорош тем, что притягивает тех, кто не любит "много буков". Записывая их, я просто фиксировал реальные события, встречи с людьми - все, что запечатлевало сердце ».

Отец Александр признался, что «Схолии» - это первый, и, возможно, единственный его роман . На вопрос, почему, ответил так: «Потому что я не литератор, я - священник, написание большого и подлинно литературного произведения требует специальных знаний, умений, которыми я не обладаю. Мои рассказы - это зарисовки реальных событий, в них нет ничего выдуманного, а в романе без некоей доли фантазии не обойтись. Схолии - богатое, красивое, старинное слово. Я пишу мои заметки-впечатления на полях жизни людей. Каждый, кто читает со мной, оставляет свои схолии на полях книги ».

Роман написан в содружестве пяти авторов, не все из которых были знакомы друг с другом лично. Начало ему положила рукопись женщины, алтарницы храма, где служит автор книги. «Я и предположить не мог, что так близко от меня живет человек, дед которого - настоящий подвижник XX века! » - отметил священник. Женщина эта - очень мудрая, сильная. Она пережила трагедию, разыгравшуюся в семье, и будучи на грани жизни и смерти, нашла в себе силы написать о своем дедушке, чтобы оставить след в истории рода, в памяти своего внука.

Ее дед, простой крестьянин, наделенный пламенной любовью к Богу, оказал громадное влияние на духовный облик не только семьи, но и всей округи. Когда большевики громили храмы, боголюбцы-простецы шли к нему за утешением и укреплением. «Я все думал, - рассказал отец Александр на встрече в "Буквоеде", - как же мы отличаемся от них - чистых, глубоких, искренних, людей российской глубинки середины прошлого века - наших дедов и отцов. Думаю, их искренности и не хватает нам! »

На воспоминания о подвижнике XX века батюшка наложил историю своих друзей, дочь которых попала в аварию, и через это испытание вся семья пришла к Богу. Как сказал отец Александр, по отзывам читателей видно, что перекличка судеб людей, шедших различными путями, но обретших одно бесценное сокровище - веру, воспринимается органично, как перекличка поколений, напоминая, что у Бога все живы. В этом смысле ему очень нравится традиция православных сербов писать единые поминальные записки «мертвы-живы».

На презентации отцу Александру задавали вопросы о том, как он стал священнослужителем, что любил читать?

«В жизни очень важно не занимать чужого места. Начитавшись книг писателя-мариниста В.В. Конецкого, я с детства хотел быть военным моряком, но не прошел медицинскую комиссию в училище. Решил, чтоб не терять время зря, поучится в каком-нибудь вузе, но таком, где конкурс поменьше - мне ведь только до весны дотянуть, а там снова в военно-морское поступать. Прошел в сельскохозяйственный институт (из-за минимального конкурса), а, начав учиться, всерьез увлекся прикладной биологией. Так интересно было ее изучать, что я забыл про офицерскую мечту. 8 марта защитил диплом, поехал по распределению. В день моего приезда в том городке хоронили молодого солдата-срочника, привезенного с Афганской войны "грузом-200". Он получил ранение в живот как раз 8 марта, а в свое время поступал на тот самый факультет, куда, от нечего делать, поступил я. То есть, должно было быть все наоборот, и я занимал место того солдатика.

Память об этом осталась на всю жизнь. Вот уже 16 лет я - священник, и мне все не по себе, не занимаю ли я чужого места? А имею ли я право на священство? Чем становишься старше, тем больше понимаешь, с какой святыней соприкасаешься, служа Литургию. Это, по-моему, хорошее чувство - испытание своей совести рождает благоговение к святому ».

Одна из читательниц попросила ответить, как относиться к агрессии, злобе, которых все больше становится вокруг?

«Раздражение - фон бытия человеческого. Причем, живем мы нормально, голодающих людей нет, но настолько мы завистливы и ненасытны, да еще подстегивают с экрана: "Живи в кайф! Требуй! Ты этого достоин!" Наша жизнь - бумеранг: что запустил, то и вернется. Пример беззаветной любви к ближним - доктор Федор Петрович Гааз, католик, на похороны которого собралось все петербургское православное духовенство! На его могиле памятник - кандалы, сконструированные им, чтобы максимально уменьшить боль, причиняемую арестантам. Так любить, как он, образ Божий в каждом кандальнике - пример для любого христианина. Ненависть разъедает, вопреки ей надо творить добро ».

« Отец Александр Дьяченко - замечательный священник, потому что настоящий священник всегда проповедует, а он на каждый вопрос из зала ответил полноценной проповедью . Мы сегодня слышали с десяток коротких проповедей - взвешенных, назидающих и очень интересных. Дай Бог, чтобы люди, слышавшие их, почерпнули ту пользу, которая им посильна.

С творчеством отца Александра я познакомился с книги «В круге света», которую прочитал с ходу, восхитился, нашел в интернете все возможные рассказы батюшки, его «Живой журнал», прочел и еще больше восхитился.

Чем же меня так привлекло творчество отца Александра? Многое, о чем он пишет - родное, даже некоторые факты из его жизни мне сродни, потому что и я крестился примерно в 30 лет, как он, и рукоположен к 40 годам. Все то же самое, только с разницей в 15 лет. Даже то, что у него есть друг - священник, бывший спецназовец - совпадает, ведь я - бывший инструктор рукопашного боя. Все родное, да еще написанное хорошим русским языком, с сердечностью - что же можно лучше пожелать?

Произведения, написанные священником, по-разному читаются мирянами и его коллегами по священническому служению. Мирянин смотрит на события, описанные в книге, со стороны. Священник видит в них истории из своей практики, только хорошо написанные. Да, действительно, почему-то одна бабушка успевает дождаться священника, спешащего к ней на последнюю исповедь, а другая - нет. Пришел на исповедь человек впервые, да еще в непонятном состоянии, но принес свою боль, и как с ним быть, как помочь? Очень полезен этот профессиональный обмен опытом приходской практики, которого в семинарии не преподают.

«Поповская проза» - уникальный жанр, интересный не только верующим. В наше время так называемая «большая литература» обычно создает эстетскую бредятину, играя в слова, описывая, как правило, гадкие страсти. Беллетристика, фантастика погружают в слишком выдуманный мир. Священник же почти не выдумывает, у него душа не поворачивается писать откровенную выдумку. Как правило, священник описывает реальность так, чтобы она стала живой, а этого сейчас как раз и нет в массовой культуре » .

Анна Бархатова , корреспондент «Русской народной линии»

Признаюсь, книгу отца Александра Дьяченко «Схолии», выпущенную издательством «Никея», я начала читать с предубеждением в том, что так называемая «пастырская литература» никакого отношения к собственно литературе не имеет. Она непременно должна быть напичкана душеполезными наставлениями, перемолотыми в крошку умилительно-ласкательными суффиксами, этакий «ночной зефир струит эфир» или маршмеллоу, лакомство для инфантильных.

Действительно, первые страницы книги оправдали опасения. Тут и там пестрели то «седые дядечки с пивными животиками», то «спинки, словно натянутые струнки» и прочие маленькие суффиксально деформированные предметы. Особенно поразило обращение на «ты» и обещание взаимной дружбы. Надо сказать, что такое стремление не только значительно сбивает дистанцию между автором и читателем, но вместо стремления стать своим порождает недоверие.

Однако уже к двенадцатой странице эти критические замечания оказались преодолены.

Теперь несколько формальных наблюдений.

В композиции «Схолий» автор использует прием обрамления текста, рассказа в рассказе. Более того, двойного и тройного обрамления. Это похоже на принцип шкатулки в шкатулке. Основная повествовательная линия, казалось бы, принадлежит рассказчику, в роли которого выступает сам протоиерей Александр Дьяченко. Жизнь его творится в окружении множества людей. На страницах возникают десятки, сотни – великая плеяда имен, с каждым из которых главного героя связывает микро или макро-сюжет. Но линия рассказчика на самом деле является лишь комментарием, схолией к основному композиционному стержню повествования – дневнику Надежды Ивановны Шишовой, который волею обстоятельств оказывается найденным и прочтенным не только рассказчиком, но и одним из героев.

Дневник представляет собой эпическое полотно, столетнюю историю одной крестьянской семьи, берущей начало в деревне Рачейка в Самарской области. На каждую из глав дневника приходится авторская схолия, «комментарий на полях», который так или иначе коррелирует с происходящим в дневнике. Этот прием создает ощущение непрерывности происходящего, смысловой ретроспективы, которая возникает в результате одновременного разрешения множества сюжетных линий.

Итак, о чём эта книга?

О любви

О любви к ближним и дальним. К родственникам и чужим. О любви жены и мужа. О родительской любви (история девочки Кати, бунтовавшей перед родителями и ставшей инвалидом). «Любить и прощать – это способность, которую мы потеряли».

Любовь милосердная показательна в главе схолии «Девочка в окне». Больную раком Нину лечат в больнице отравой для мышей циклофосфаном. Этим же ядом травят в палате тараканов. Обезвоженная, Нина доползает до раковины, чтобы налить воды, и замечает двух тараканов, которые ползут тем же путем. Втроем они доползают до рукомойника, человек и тараканы. Тараканы понимают, что сейчас человек для них не опасен, он в таком же положении, шевелят усами и просят помощи: «Помоги, человек!» Взяв крышку от пластиковой бутылки, Нина наливает тараканам воды: «Я понимаю вас, ребята. Нате, попейте водички». «Милосердие – оно как ключ, даже если ты проявил любовь к таким существам, как тараканы», – обобщает автор.

О рае

Не умозрительная мечта, а реальный земной рай сопутствует человеку. Воспоминания о райскости детства преображают даже такого безнадежного картежника, угрозу района, курильщика-исполина, как Генка Булыгин из главы схолии «Красные маки Иссык-Куля».

«Саня, ты не поверишь, целые долины маков! Растут сами по себе, никто их не сеет, – Генка знал такие слова и строил длинные фразы. – Ты бежишь и врезаешься в них, как ледокол в льдину, а потом плывешь по красным волнам. Пока ты мальчишка, они хлещут тебя по лицу, когда подрастешь – по груди, потом уже только по рукам. Упадешь на спину, лежишь и долго-долго смотришь через красные лепестки на солнце и бездонное небо. А там всё другое, там нет зла, там другой воздух, другие люди. Они добрые и улыбаются друг другу»…

Райскость – в горном озере с прозрачной зеленоватой водой, в горах Тянь-Шаня, в лесах предгорий, в стадах пасущихся овец, в рыбинах, которые Генка ловил с отцом в горных реках. Каким бы ни было детство, в нём всегда сформулирована модель рая…

О священстве

Схолии написаны от лица автора книги, священника Александра Дьяченко. Из текста становится понятным, что родина его – белорусский город Гродно. В юности за чтение Нового Завета он получил прозвище «Сектант». Священником стал по благословению духовника. И с тех пор служит настоятелем сельского храма в деревушке, которая почти вплотную слилась с разросшимся городом.

«Священник, как и врач, сопровождает человека от момента появления на свет и до дня последнего. Но в отличие от врачей, нас волнует и его посмертное бытие. Ведь тот факт, что кто-то из тех, кто был рядом, уже покинул мир земной, по сути, ничего не меняет. Его бессмертная душа продолжает находиться в сфере моей ответственности».

Как и у доктора, у каждого священника, особенно приходского, есть «тревожный» чемоданчик.

«Бывает, что на вызов бежать приходится не медля. Подрясник накинул, саквояж схватил – и вперед. Но сам по себе чемоданчик – ничто, куда важнее то, чем его наполняют. Главное «орудие труда» любого батюшки – это его кадило и крест. Кадило может быть новым, софринским, а вот крест не может. Он обязательно должен быть свидетелем непрерывающейся традиции от прошлых веков к сегодняшним».

От главы к главе выводит автор истории своих прихожан. Истории правдивые, в которых и он сам ошибается, проявляет импульсивное, «человеческое». В этих историях «одиночество чужого тебе человека буднично и незаметно. Он идет в храм в надежде, что там его выслушают. Подходя к священнику, он наверняка понимает, что и в храме ему не вернут погибшего сына или потерянное здоровье. Он идет не за этим. Я не читал Юнга, но у меня есть собственная шкала человеческого отчаяния. И я знаю, как можно помочь приходящему в храм. Ничего не говорить, просто быть рядом с ним и молчать. Остальное сделает Господь»…

О смерти

Сквозной темой через повествование проходит тема смерти.

«Я люблю отпевать. Песнопения кажутся мне самыми красивыми и очень трогательными. В них нет отчаяния, но есть одновременно радость души человеческой, возвращающейся домой, и печаль близких. Расставание это временное: настанет день, и все мы встретимся вновь, и слова песнопений вселяют надежду».

Смерть как испытание так или иначе касается каждого героя. Происходит круговорот смерти. Родители – очевидцы ухода из жизни своих детей. Дети свидетельствуют умирание родителей. Всякий раз смерть предстает по-разному, в каждой человеческой истории своя смерть. Внезапная или по неосторожности (утонувшие подо льдом дети), затяжная от долгой болезни («сегодня рай наполняется онкологическими больными»), с болью и без боли. Запах гниющей человеческой плоти («человек плохо пахнет») в сиянии и снеге. Душа в виде голубя не раз появляется на последних прощаниях.

Сегодняшняя смерть не такая, как прежде.

Раньше-то к смерти приготовлялись с детства – прежние дети на деревне играли в похороны. Сворачивали из тряпицы куклу, укладывали в «мыколник» (коробку для пряжи). Мальчишки несли покойника, а девочки причитали. Главное было – не стесняться, а понимать, что есть только ты и покойник, и больше никого.

К смерти было предчувствие. Ходил человек в баню, надевал чистую рубаху, созывал всех проститься и укладывался под иконами. Душа приготовлялась к уходу из земной жизни. Сейчас же, признается автор, «души из нас больше вырывают». Запрятывают глубоко причитания:

Любезный мой братец Коленька!

Собрались-то в твоей горнице

Не на пир честной да не на свадебку.

А пришли-то мы проводить тебя

Во последний твой путь-дороженьку.

Ох, ох…

О подвиге малых дел

Перед нами бытописание человеческих жизней. Каждый персонаж книги занимается обычным рутинным трудом, тихо возделывает свой огород. Ранним часом выходит на подвиг ежедневного делания ради того, чтобы увидеть свой храм в великолепии. (Так отец Павел, например, собирает бутылки, копается в мусоре, чтобы на накопленные деньги восстанавливать монастыри и церкви). Никто из героев не уклоняется от своего дела, не возвышается над ним. В осознании, распознавании конечной задачи – возделывании себя, происходит важное – включение в будничные смыслы. Маленькие будничные смыслы, которые выстраиваются в цельную и густо наполненную жизнь.

О праведниках

Подвиг малых дел – не это ли суть праведника? И вновь об огороде:

«Ты сам посуди, что для Господа есть наша земля? Да почитай тот же огород, что и у меня. Знаешь, сколько нужно трудиться, чтобы земля дала урожай? И ради чего этот каторжный труд? Да всё ради урожая праведных человеческих душ. Бог трудится всегда. Вот такой у Него «огород круглый год»! Когда Божий огород перестанет давать урожай праведников, тогда и наступит миру конец. Незачем будет на него такие силы тратить…»

Говоря о праведниках, следует подробнее сказать об одном из героев «Схолий», коим является Андрей Кузьмич Логинов. Казалось бы, жизнеописание «деда» вполне вписывается в несколько страниц дневника Надежды Ивановны, его внучки. Однако именно он, отшельник и молитвенник, является тем осевым стержнем, вокруг которого незримо вращается повествование, в большинстве случаев, казалось бы, напрямую с ним не связанное. Именно о нем подспудно думает автор. И, предполагаю, именно он, Андрей Логинов, праведник и исповедник веры христианской, явился импульсом для написания «Схолий».

Мечтая о монашестве с детства, по настоянию духовника Саровского монастыря Арзамасского уезда отца Анатолия, Андрей Кузьмич был вынужден жениться. Подрастив дочь, он роет себе пустыньку на краю села, где подвизается с 1917 по 1928 годы. Три года живет он полным затворником, никого не видит и ни с кем не разговаривает, а только молится и читает Священное Писание, кладет по 300 поклонов в день. Жена оставляет ему еду у порога.

Во время сталинских репрессий «пустыньку его разграбили, ключ сломали, яблоньки вырубили, крест стоял большой на дороге – срубили. Келью один член партии перевез к себе на двор и сделал из нее конюшню». Однако деду удается спастись – в течение нескольких лет семья укрывает его в доме от преследования. Он переживает Великую Отечественную войну, доходит до шестьдесят первого года, в котором умирает в возрасте восьмидесяти шести лет.

Образ Андрея Кузьмича Логинова предстает в книге как образ святого, обладающего даром провидения и талантом утешения. Каждый подходил к деду за советом и каждому он давал нужное поучение, в основе которого лежит непременная евангельская заповедь.

«Кто бы ни спросил: «Веришь в Бога?» – не бойся и смело отвечай: «Да, верю!» И Бог вас не оставит. Если на работе понизят в должности или вообще уволят, Бог не оставит, а устроит еще лучше». Или: «Никогда не ставь себя выше других. Учись у всех. На работе выполняй всё с душой. Будь честным, начальников слушай, делай всё, что они тебе скажут. Но если они станут требовать что-то противозаконное, что расходится с заповедями Христовыми, этого не делайте».

Об историческом времени

На почти четырехстах страницах книги через разные поколения одной семьи проходят события российской истории. Раскулачивание, голодомор, гонения, чекисты, коллективизация, репрессии, война, оттепель, застой, лихие девяностые… По-разному ведут себя люди. Никто из них не победитель. Никто не побежденный. Не сказано ни одного слова осуждения – ни в адрес власти, ни о палачах. В книге нет отрицательных персонажей. Ни Надежда Ивановна, ни старец Андрей, ни один другой персонаж книги не считает себя врагом существующей власти. Всё происходящее они воспринимают как неизбежность, данность, как Божие попущение и возможность спасаться для себя и близких.

«Дедушка говорил нам, что любая власть от Бога. Так должно быть, и не от нас это зависит. Только какая бы власть ни была, никогда не отрекайтесь от Бога. Помню, когда я уже была взрослой, мама поучала: если тебя спросят, есть ли Бог, говори, что есть».

«Я всегда верила в Бога. Молилась каждые утро и вечер, молилась, когда шла на экзамены или делала что-то ответственное. Молилась, когда садилась за стол, но всегда про себя. Крестик носила пристегнутым булавкой к нижнему белью, а перед медосмотром или занятием по физкультуре заходила в туалет и отцепляла».

Школьники наносят на доску фамилии людей, пришедших в церковь на Пасху. Саратовская область. Фото: ТАСС

Через призму веры страна предстает терпеливой, милосердной и доверчивой до юродства. Но смирение это не означает примирение, забвение всей исторической памяти:

«Прошло всего семьдесят лет, а уже все всё забыли. Новая страна нуждается в новых героях, и вот уже именем эсэсовца называют улицы, в его честь ставят памятники и отливают Золотую Звезду Героя. В независимом Узбекистане спохватились и славят грозного Тамерлана, который после своих набегов оставлял пирамиды из отрезанных голов. Национальный герой, на деньгах его портреты печатают, памятники возводят. Монголы превозносят Чингисхана, просвещенные французы – Наполеона. И думаешь: почему, забывая творцов прекрасного, поэтов, мыслителей, ученых, врачей, люди с завидным упорством продолжают славить Каина?»

О вечности

Основной стержень повествования «Схолий» – подлинный дневник Надежды Ивановны Шишовой, внучки Андрея Кузьмича Логинова. Перед читателем разворачивается вся полнота жизненной драмы, связанной с потерей близких и родных людей (сперва умирают родители, затем одного за другим она хоронит дочь, мужа, внука). Свои воспоминания она начала писать в конце 1990-х годов, «когда все, кого ты любил в этой земной жизни, уже ушли. Тогда и ты начинаешь жить в предвкушении встречи с ними там, в вечности. Земное перестает волновать».

Она посвящает свои воспоминания своему маленькому правнуку Ванечке, живущему за границей. Вполне вероятно, что Ванечка – адресат вымышленный, но это не важно. Потому что именно он является той точкой, на которую направлен весь родовой опыт, вся историческая память. Точкой отображения каждого из нас. Прошлое, которое становится вечностью, и будущее, которое уже есть вечность, соединяются в этой точке.

«Эти воспоминания о нашей семье, о твоих предках, далеких и близких, я написала специально для тебя. Не знаю, на каком ты сейчас говоришь языке. Но, Ванечка, я верю, что когда-нибудь ты прочитаешь мои записки об этих простых людях. Знай, тебе нечего нас стыдиться. Мы честно трудились на своей земле, защищали ее от врагов, строили храмы, верили и любили. Помни себя, мой дорогой внучок. Помни, ты – русский. Мы тебя любим, Ванечка, и шлем тебе из вечности поклон».

В качестве постскриптума скажу, что опасения, связанные с «пастырской литературой», оформленной в серию «Духовной прозы», оказались не то чтобы надуманными – нет, и упрощенность в изложении, стилистические и лексические повторы, всё это в тексте есть. Но есть в тексте и то, что поднимает читательское восприятие над ожиданием «собственно литературы», принуждает произвести действие – посмотреть вокруг себя и заметить других – тех, кто невидно живет рядом. Или, как дедушка Андрей в метель, выйти на крыльцо кельи в пустыньке с колокольчиком «Дар Валдая» и долго-долго звонить, чтобы потерявший направление путник узнал дорогу.

Эту книгу я посвящаю моей дорогой внучке Елизавете и всем, кто родился в первые годы двадцать первого века, – с надеждой и любовью.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Дорогой читатель!

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Если в электронной книге Вы заметили какие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на

Проверки на дорогах

Незадолго до Нового года моему хорошему товарищу пришла печальная весть. В одном из маленьких городков соседней области был убит его друг. Как узнал, так сразу же и помчался туда. Оказалось, ничего личного. Большой, сильный человек лет пятидесяти, возвращаясь поздно вечером домой, увидел, как четверо молодых парней пытались насиловать девчонку. Он был воин, настоящий воин, прошедший многие горячие точки.

Заступился не задумываясь, с ходу бросился в бой. Отбил девушку, но кто-то изловчился и ударил его ножом в спину. Удар оказался смертельным. Девушка решила, что теперь убьют и ее, но не стали. Сказали:

– Живи пока. Хватит и одного за ночь, – и ушли.

Когда мой товарищ вернулся, я, как мог, попытался выразить ему свое соболезнование, но он ответил:

– Ты меня не утешай. Такая смерть для моего друга – это награда. О лучшей кончине для него трудно было бы и мечтать. Я его хорошо знал, мы вместе воевали. На его руках много крови, может, и не всегда оправданной. После войны он жил не очень хорошо. Сам понимаешь, какое было время. Долго мне пришлось убеждать его креститься, и он, слава Богу, не так давно принял крещение. Господь забрал его самой славной для воина смертью: на поле боя, защищая слабого. Прекрасная христианская кончина.

Слушал я моего товарища и вспоминал случай, который произошел со мной.

Тогда шла война в Афгане. В действующей армии, в связи с потерями, потребовалось произвести срочные замены. Кадровых офицеров из частей перебросили туда, а на их места призвали сроком на два года запасников. Незадолго до того я вернулся из армии и оказался среди этих «счастливчиков». Таким образом, мне пришлось отдать свой долг Родине дважды.

Но поскольку воинская часть, в которой я служил, находилась не очень далеко от моего дома, то все для нас сложилось благополучно. На выходные дни я часто приезжал домой. Моей дочурке было немногим больше года, жена не работала, а денежное содержание офицеров было тогда хорошее.

Домой мне приходилось ездить электричками. Иногда в военной форме, иногда в гражданке. Однажды, это было осенью, я возвращался в часть. Приехал на станцию минут за тридцать до прихода электропоезда. Смеркалось, было прохладно. Большинство пассажиров сидело в помещении вокзала. Кто-то дремал, кто тихо разговаривал. Было много мужчин и молодых людей.

Вдруг, совершенно внезапно, дверь вокзала резко распахнулась и к нам забежала молоденькая девушка. Она прижалась спиной к стене возле кассы и, протянув к нам руки, закричала:

– Помогите, они хотят нас убить!

Тут же за ней вбегают как минимум четверо молодых людей и с криками: «Не уйдешь! Конец тебе!» – зажимают эту девчушку в угол и начинают душить. Потом еще один парень буквально за шиворот заволакивает в зал ожидания еще одну такую же, и та орет душераздирающим голосом: «Помогите!» Представьте себе эту картину.

Тогда еще обычно на вокзале дежурил милиционер, но в тот день его, как нарочно, не оказалось. Народ сидел и застыв смотрел на весь этот ужас.

Среди всех, кто был в зале ожидания, только я единственный был в военной форме старшего лейтенанта авиации. Если бы я был тогда в гражданке, то вряд ли встал, но я был в форме.

Встаю и слышу, как рядом сидящая бабушка выдохнула:

– Сынок! Не ходи, убьют!

Но я уже встал и сесть назад не мог. До сих пор задаю себе вопрос: как это я решился? Почему? Случись бы это сегодня, то, наверное, не встал бы. Но это я сегодня такой премудрый пескарь, а тогда? Ведь у самого был маленький ребенок. Кто бы его потом кормил? Да и что я мог сделать? Еще с одним хулиганом можно было бы подраться, но против пяти мне и минуты не простоять, они просто размазали бы меня.

Подошел к ним и встал между ребятами и девушками. Помню, встал и стою, а что еще я мог? И еще помню, что больше никто из мужчин меня не поддержал.

К моему счастью, ребятки остановились и замолчали. Они ничего мне не сказали, и ни разу никто меня не ударил, только смотрели с каким-то то ли уважением, то ли удивлением.

Потом они, как по команде, повернулись ко мне спиной и вышли из здания вокзала. Народ безмолвствовал. Незаметно испарились девчушки. Наступила тишина, и я оказался в центре всеобщего внимания. Познав минуту славы, смутился и тоже постарался быстренько уйти.

Хожу по перрону и – представьте мое удивление – вижу всю эту компанию молодых людей, но уже не дерущихся, а идущих в обнимку!

До меня дошло – они нас разыграли! Может, им делать было нечего, и, ожидая электричку, они так развлекались или, может, поспорили, что никто не заступится. Не знаю.

Потом ехал в часть и думал: «Но я ведь не знал, что ребята над нами пошутили, я же по-настоящему встал». Тогда я еще далек был от веры, от Церкви. Даже еще крещен не был. Но понял, что меня испытали. Кто-то в меня тогда всматривался. Словно спрашивал: а как ты поведешь себя в таких обстоятельствах? Смоделировали ситуацию, при этом совершенно оградив меня от всякого риска, и смотрели.

В нас постоянно всматриваются. Когда я задаюсь вопросом, а почему я стал священником, то не могу найти ответа. Мое мнение, кандидат в священство все-таки должен быть человеком очень высокого нравственного состояния. Он должен соответствовать всем условиям и канонам, исторически предъявляемым Церковью к будущему священнику. Но если учесть, что я только в тридцать крестился, а до этого времени жил как все, то хочешь не хочешь пришел к выводу, что Ему просто не из кого выбирать.

Он смотрит на нас, как хозяйка, перебирающая сильно пораженную крупу, в надежде что-нибудь все-таки сварить, или как плотник, которому нужно прибить еще несколько дощечек, а гвозди закончились. Тогда он берет погнутые, ржавые, правит их и пробует: пойдут они в дело? Вот и я, наверное, такой ржавый гвоздик, да и многие мои собратья, кто пришел в Церковь на волне начала девяностых. Мы – поколение церковных строителей. Наша задача – восстановить храмы, открыть семинарии, научить то новое поколение верующих мальчиков и девочек, которые придут нам на смену. Мы не можем быть святыми, наш потолок – искренность в отношениях с Богом, наш прихожанин – чаще всего человек страдающий. И чаще всего мы не можем помочь ему своими молитвами, силенок маловато, самое большое, что мы можем, – это только разделить с ним его боль.

Мы полагаем начало нового состояния Церкви, вышедшей из гонений и привыкающей жить в период творческого созидания. Те, для кого мы работаем, должны прийти на подготавливаемую нами почву и прорасти на ней святостью. Поэтому, причащая младенцев, я с таким интересом всматриваюсь в их лица. Что ты выберешь, малыш, крест или хлеб?