Книга: В. К. Журавлев «Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. Внутренние и внешние факторы языкового развития
Тип - инкорпорирующие языки
В языках этого типа объекты действий и обстоятельства их совершения выражаются не специальными членами предложения (дополнениями и обстоятельствами), а аффиксами, входящими в состав глагола. Иногда и субъект действия (подлежащее) может получить выражение в составе глагола-сказуемого. Таким образом, все члены предложения могут оказаться включенными в состав одного слова, поэтому часто говорят, что в инкорпорирующих языках функционируют слова-предложения.
На языке чинук – языке индейцев штата Орегон- слово «i-n-i-á-l-u-d-am» означает «Я специально дал ей это». Рассмотрим, что означает каждая из морфем:
i – прошедшее время;
n – 1-ое лицо единственного числа;
i – объект действия “это”;
á – второй объект действия “она”;
l – указание на то, что объект является не прямым, а косвенным (“ей”);
u – указание на то, что действие направлено от говорящего;
d – корень со значением “давать”
am – указание на целевое совершение действие.
С течением времени языки изменяются. Очевидно, что эти изменения происходят не стихийно, а в определённом направлении. Поскольку язык тесно связан с жизнью общества, перемены в нём бывают направлены на то, чтобы он лучше обслуживал потребности общения внутри того языкового коллектива, который на данном языке говорит.
Среди факторов, обусловливающих языковые изменения, принято различать причины внешние и внутренние.
Внешние связаны с характерными особенностями языкового коллектива, использующего данный язык, и с историческими событиями, которые этот языковой коллектив переживает. Есть основания предполагать, что под влиянием типичных для данного языкового коллектива особенностей общения каждый язык в ходе своей эволюции постепенно развивает и совершенствует те, черты, которые присущи одному из четырёх типов языков.
Если языком пользуется однородный по своему составу и многочисленный языковой коллектив, то в нём получают развитие черты флективности и синтетизма . К примеру, русский язык, в котором есть все предпосылки для образования большого количества слов, передающих тончайшие оттенки смысла (мальчик, мальчуган, мальчишка, мальчонка и т.д.) и для возможности выражать грамматическое значение в разных словах при помощи различных аффиксов.
Если же языковой коллектив смешивается с другим языковым коллективом и становится неоднородным, то в языке получают развитие черты аналитизма : количество аффиксов сокращается, а многие грамматические значения начинают выражаться при помощи служебных слов. Именно такие изменения претерпел в процессе своего развития английский язык.
Если язык долгое время существует в неоднородном языковом коллективе, то он может превратиться в язык изолирующего типа. В этом случае он утрачивает все формы словоизменения, а грамматические значения начинают выражаться в нём исключительно порядком слов или служебными словами. Очевидно, такой путь прошёл китайский язык.
Инкорпорирующие языки характерны для очень малых, изолированных коллективов, члены которых настолько хорошо осведомлены обо всех текущих событиях, что для обмена информацией им оказывается достаточно коротких и ёмких слов-предложений, в которых глагольные основы соединяются с аффиксами, обозначающими объекты и обстоятельства действия.
ЯЗЫКОВАЯ ЭВОЛЮЦИЯ, область языкознания, занимающая промежуточное положение между теориями происхождения языка и изучениемдиахронических универсалий. Входит в общую совокупность наук, занимающихся эволюцией человека.
Вопросом о том, существует ли некая общая сила, определяющая развитие языков, занимались еще в древности. Силу эту именовали по-разному: принцип наименьшего усилия, фактор экономии усилий, фактор лени и т.д. Однако окончательное формирование теории языковой эволюции как некоторой ветви науки вообще, использующей достижения антропологии, палеонтологии, истории, языкознания и др., произошло только в конце 20 в., когда начинают выходить специализированные журналы по этой проблематике (например, «The evolution of language» и др.), организуются конференции (например, «Evolang», Paris, 2000) и т.д.
Несомненно, что появление этой особой ветви знания было бы невозможно без синтеза ряда научных направлений, возникших в 20 в.
1. Во-первых, это идея однонаправленности языкового процесса у всех языков мира (за исключением «погибших» языков), связываемая в языкознании с именем американского лингвиста Э.Сепира. Его позиция – это так называемый drift, согласно которому «язык изменяется не только постепенно, но и последовательно... он движется бессознательно от одного типа к другому и...сходная направленность движения наблюдается в отдаленнейших уголках земного шара. Из этого следует, что неродственные языки сплошь да рядом приходят к схожим в общем морфологическим системам». Идея единого процесса развития высказывалась и в отечественном языкознании сторонниками так называемого «нового учения о языке»: И.И.Мещаниновым, Абаевым, С.Д.Кацнельсоном и др. Согласно их идеям, каждый язык проходит определенное число «стадий», при этом конечной стадией является так называемый «номинативный строй», не различающий падеж субъекта у переходных и непереходных глаголов. Существенной при этом оказалась теория В.И.Абаева о двух этапах эволюции языка в плане формы: о языке как идеологии и о языке как технике. При «технизации языка» внутренняя «идеологическая» форма языка выдыхается и усиливается грамматикализация.
Идеи однонаправленности языкового развития высказывались в 20 в. О.Есперсеном, сообщившим этим концепциям аксиологическую направленность. По его мнению, наиболее зрелым и наиболее пригодным для современного международного общения является – по своим системным показателям – именно английский язык. С идеей однонаправленности языковой эволюции вполне соотносится введение в языковое изменение телеологической идеи, в частности, поддержанной Р.Якобсоном: «В нынешней иерархии ценностей вопрос куда котируется выше вопроса откуда ... Цель , эта золушка идеологии недавнего прошлого, постепенно и повсеместно реабилитируется».
Однако в последние десятилетия 20 в. вышел ряд книг (Lass R. On explaining language change . Cambridge, 1980; Aitchison J. Language change: progress or decay ? Bungay, 1981 и др), поддерживающих так называемый принцип «униформности», или «принцип пантемпоральной униформности». В частности, «не оправданное должным образом в настоящем, не может быть справедливым для прошлого», «ни одна реконструируемая единица или конфигурация единиц, процесс изменения или стимул для изменения не могут относиться только к прошедшему». Иначе говоря, в языке настоящее всегда является активным аргументом для верификации феноменов любой давности. Таким образом, телеологические идеи объявляются мистическими. Возникшие дискуссии способствовали консолидации эволюционной теории.
2. Вторым движущим стимулом для современной теории языковой эволюции явились работы «коммуникативно-дискурсивного» направления (прежде всего – Талми Гивона). Сфера интересов Т.Гивона (Givón T. The drift from VSO to SVO in Biblical Hebrew. – Mechanisms of syntactic change. Austin, 1977; Givón T. On understanding grammar. N.Y. – San-Francisco – L., 1979, и более поздние работы) и сходно мыслящих с ним лингвистов, занимающихся грамматико-синтаксическим аспектом становления языковых систем, определяется тем, что в центре их внимания находится коммуникативный уровень, а движущей силой при таком подходе является человек и развитие его дискурсивных установок. Гивон высказал идею, что наиболее архаическим является порядок элементов в высказывании, который иконически соотносится с их развертыванием в коммуникативной ситуации. Такой код он называет «прагматическим». В дальнейшем прежнее иконическое становится знаковым. Язык осуществляет переход от прагматического кода к собственно языковому – происходит «синтактизация», которую языки осуществляют по-разному (эти идеи близки к концепции языка как «идеологии» и как «техники» у Абаева).
Синтаксические структуры, в свою очередь, модифицируются возникающей флективной морфологией. Имеет место так называемый «ре-анализ», т.е. перераспределение, переформулировка, добавление или исчезновение компонентов поверхностной структуры. Движущая точка языковых изменений – это сам говорящий. Таким образом, в этой теории члены одной парадигмы изменяются не одновременно, а в зависимости от антропоцентрической установки. Кроме того, развитие целых лексико-грамматических классов тоже определяется эволюцией человеческого существования и расширением мира и кругозора Homo sapiens . Так, в частности, появление ordo naturalis: SVO (т.е. порядка слов «субъект – предикат – объект») Гивон связывает с расширением в текстах обоймы топиков (актантов) и появлением анафорических структур и – в связи с этим – синтаксической последовательности: Предыдущая Рема, затем Начальная Тема.
3. В 20 в. для построения общей теории эволюции языка существенной была теория языковых универсалий, в особенности – диахронических универсалий (работы Дж.Гринберга и др.). К работам по диахроническим универсалиям и исследованиям по содержательной (контенсивной) типологии примыкают поиски первичных единиц, характеризующих протоязык. Если практически все исследователи, близкие к эволюционистской теории, сходятся на том, что в основе речевой деятельности лежал синтаксис, точнее, еще не расчлененное высказывание, то по вопросу о том, каковы же были первичные элементы языка, на протяжении 20 в. высказывались самые различные мнения. Так, для «телеологов» – немецких ученых 1930-х годов (E.Hermann, W.Havers, W.Horn) первичными были мелкие словечки протяженностью не больше слога, которые вначале были вопросительными, затем указательными, далее превращались в неопределенные местоимения. Эти мелкие словечки разным образом комбинировались в линейном потоке речи. Для идеологов «нового учения о языке» развитие языка начинается с длительного периода кинетической, незвуковой речи, а звуковая речь рождается из ритуальных звуков магического характера. Первичный звуковой комплекс, по мнению марристов, не имел значения, он сопровождал кинетическую речь. Затем появилась звуковая речь, разлагавшаяся не на звуки и не на фонемы, а «на отдельные звуковые комплексы. Этими цельными комплексами еще не расчленившихся звуков и пользовалось первоначально человечество как цельными словами» (Мещанинов). Первичных речеэлементов было четыре (сал, бер, йон, рош ) и они были «асемантичны», т.е. прикреплялись к любому смысловому комплексу. Эти легендарные четыре элемента сначала считались чисто тотемными именованиями, и даже показатели флексионного типа возводились к ним же, т.е. к тотемам. Однако марристы, как и телеологи, опирались на первичную роль неких «местоименных» элементов, образующих потом глагольные и именные флексии. Существует также теория первоэлементов с опорой на первичные междометные выкрики (С.Карцевский, Э.Херманн). Каждое из этих «междометий» имело консонантную опору, которая в дальнейшем модифицировала сопровождающий вокал, образуя слог структуры «согласный – гласный», таких модификаций становилось все больше и они приобретали более ясное функциональное значение, как правило, связанное с указательностью.
4. Наконец, во второй половине 20 в. становилось все больше наблюдений в отдельных языковых зонах, которые несомненно свидетельствовали об однонаправленном процессе языковой эволюции – хотя бы в изолированном языковом фрагменте. Таковы, например, концепции тоногенеза (J.Hombert, J.Ohala), согласно которым тональное состояние есть результат предсказуемых комбинаций повышения частоты после глухих и понижения после звонких; осуществляется этот вид фонетики слова для всех языков на ранних этапах, но фонологизируется только для некоторых. Таковы наблюдения о позднейшем развитии форм будущего времени, о более позднем становлении неопределенного артикля по сравнению с определенным, о переходе пространственных предлогов во временные, но не наоборот и т.д. Локальную однонаправленность можно проиллюстрировать и примерами из синтаксиса. Например, среди прочих диахронических универсалий Дж.Гринберг сформулировал положение о том, что согласованные определения к имени должны со временем тяготеть к препозиции, а несогласованные определения – к постпозиции.
В концу 20 в. комплекс вопросов, связанных с проблемой эволюции языка и определения движущей силы этой эволюции, слился с проблемами более широкого антропоцентрического плана, и возникла новая ветвь науки, объединившая лингвистов, психологов, антропологов, биологов и палеонтологов. Это направление, ориентируясь на учение Ч.Дарвина, называет себя «неодарвинизмом». Существенной научной инновацией этого направления является установка на заполнение лакуны между началом существования языка как такового и функционированием протоязыков, реконструируемых компаративистами, исследующими разные языковые семьи. В эпистемологическом смысле этот цикл проблем прямо соотносится с проблемами возникновения языка, локализации протоязыка и причин его возникновения. Однако, если разделить эти два круга проблем, которые часто обсуждаются на совместных конференциях и симпозиумах, совокупность интересов современной теории языковой эволюции сводится к следующим циклам задач: 1) каким по своему строению был протоязык? 2) каково было его изменение на ранних этапах эволюции? 3) каковы движущие силы этой эволюции? остаются ли эти силы неизменными и в настоящее время? 4) каков был протоязык человечества? 5) какие основные этапы его эволюции можно наметить? 6) существует ли единственный однонаправленный путь движения для всех языков? 7) что является движущей силой языковых изменений? 8) эволюционирует ли сама эта движущая сила вместе с изменением языка?
Что касается первого цикла решаемых задач, то прежде всего идет дискуссия по поводу того, был ли протоязык языком чисто вокальной структуры – ибо начатки языка и различающие звукоэлементы приматов различаются тоном и строятся на вокальной основе – или протоязык начался с построения протоконсонантов. С этим вопросом связан и вопрос о различии в протоязыке мужской и женской речевой модели.
Второй остро обсуждаемый аспект эволюционной теории – это вопрос о дискретности или диффузности элементов протоязыка и связанный с этим вопрос о том, что было первичным: дискретные изолированные компоненты или протяженные единицы, напоминающие высказывания.
Новым элементом эволюционной теория является также дискуссия о том, существовали ли отображения действительности (символы) независимо от развивающегося протоязыка или развитие мозговых связей шло параллельно с развитием усложняющихся языковых моделей. Таким образом, обсуждается вопрос об одновременности или раздельности существования формы и содержания. Иначе говоря, высказываются предположения, что двойное членение (в плане выражения и в плане содержания) современного языка является фактом позднейшей эволюции. А первоначально это были две недискретизированные структуры: звуков и смыслов. Однако при этом шли два параллельных процесса: дискретное в языке преобразовывалось в континуальное и наоборот.
Какими же представляются сейчас минимальные звуковые единицы протоязыка? Согласно одному подходу, первичной единицей был слог, и именно слогу, т.е. комбинации прерывания потока с вокализацией, язык и обязан своим возникновением. С другой точки зрения, первичными были пучки фонов – фонестемы (как правило, консонантного происхождения), передающие некую диффузную семантику, связанную с каждым консонантным пучком фонов.
Наконец, фонемы, т.е. обобщенные единицы звуковой системы, по одной концепции, явились более поздними базовыми конструктами, постепенно оформляясь из линейных протяженностей, по другой же концепции, они существовали и на раннем этапе вперемежку с диффузными образованиями и функционировали в виде частичек с глобальным значением, чаще всего синтаксического характера, а потом уже сформировали отдельную систему.
Один из наиболее цитируемых и известных авторов этого направления Д.Бикертон (Derek Bickerton) сформулировал в специальной работе различие естественного языка и протоязыка: 1) в протоязыке допустима свободная вариативность, в естественном языке разные способы выражения выполняют разные функции, 2) в протоязыке еще нет нуля как элемента системы, 3) глагол в протоязыке не может быть поливалентен, 4) в протояызке не существует правил «грамматического развертывания» (т.е. протоязык не знал флективности).
Протокоммуникация, возможно, носила метафорический характер. При этом существовала некая исчезнувшая модель сравнения всего со всем, что можно выявить на материале древнейших космогонических загадок, ориентирующихся на расчленение Первочеловека (Пуруши – в древнеиндийской традиции). Окружающаяся действительность представлялась в непосредственном срезе по принципу «здесь и сейчас».
Какими же представляются основные этапы эволюции протоязыка к более сложным системам? Наиболее общепринятой является схема самых часто цитируемых авторов этого направления (J.-M.Hombert, Ch.Li) о том, что протоязык развивался в три этапа: сначала (если представить это графически) как долгая почти прямая линия, затем – шаг за шагом – подъем (появились первые флексии), затем – вялая кривая, и вдруг – внезапный рост с переходом к первичному языку. Первый этап – это отражение эмоций, завязывание социальных связей (W.Zuidema, P.Hogeweg), информация о «здесь и сейчас». Затем – переход от зова (призывов) – к словам. Существенным является развитие понятияЯ, т.е. секуляризация говорящей личности и отделение ее от адресата. Благодаря этому язык развивался параллельно с развитием социальных структур. Сходна с этой и другая хронология протоязыковой эволюции (Chr.Mastthiesen), по которой протоязык также эволюционировал в три этапа.
1. Первичная семиотика (иконические знаки), привязанность к актуальному контексту, выражение экспрессии.
2. Переход к языку: появление лексикограмматики. Появление прагматики.
3. Язык в нашем современном понимании. Происходит переход от иконических знаков к символам (U.Place).
Ряд авторов объясняет долгий период стагнации в эволюции протоязыка (от 1,4 млн. до 100 тыс. лет до н.э.) отсутствием имен и декларативных фраз, благодаря чему не могло быть необходимого для развития человека обмена информацией (R.Worden).
Таким образом, на первый план в настоящее время выдвигается возможность/невозможность передачи информации и объем этой информации, включая и виртуальные ситуации. Так, в специальном эксперименте было продемонстрировано различие реакции современного человека на внезапно происходящее и неожиданное (например, появление белого кролика в кафе) и на обсуждение совместно разрешаемых социальных проблем (J.-L.Dessales). Передаваемая информация делится на интенциональную, т.е. имеющую целью повлиять на адресата, и чисто декларативную. Приматы, по мнению экспериментаторов, не знают интенционального начала. Но и в этих пределах различается сканирование информации и есть уже привлечение внимания с фокусированием его – на субъекте и на объекте (I.Brinck). Явным отличием протоязыка от языка высших приматов является способность к отрицанию информации, к негации в пределах сообщаемого (Chr.Westbury).
Если перейти к оценочному компоненту по отношению к самой идее эволюции, то на протяжении векового существования лингвистики неоднократно выдвигалась теория «обеднения» языка, его «порчи», его регрессивного движения. В этом отношении, разумеется, не все языки переживают поступательное эволюционное движение, а в силу ряда причин, как внешних, так и внутренних, выходят из употребления, не сохраняются и/или минимизируются по своей структуре. В этом плане возможен принципиально новый подход к диалектам развитого литературного языка – не только как к хранилищу исчезнувших реликтов, но и как к арене для исследования того, что отсутствует в диалекте по сравнению с литературным языком. В последние десятилетия выдвигалась теория «отхода» языка на прежние позиции: «теория педоморфозиса, или ноотении» (B.Bichakjian). Согласно этой теории, язык движется в сторону ранее усвоенного, отбрасывая приобретенное позднее и более сложное. Эволюция языка есть, таким образом, результат движения назад, заложенного в наших генах. Против этой теории выступил ряд ученых (в частности, Ph.Lieberman и J.Wind), заявивших, что все данные человеческой эволюции в целом отрицают теорию ноотении и язык не может отличаться от остальных феноменов развития человека.
Многократно выдвигавшиеся теории основной движущей силы языкового развития – наименьшего усилия, лени, экономии усилий и проч. можно свести к одному и тому же: стремлению к увеличению информации, передаваемой языком в единицу времени, что требует компрессирования и/или развития суперсегментных отношений как в плане содержания, так и в плане выражения.
Следует заметить, что человеческий организм отнюдь не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким образом возникает постоянно действующая тенденция приспособления языкового механизма к особенностям человеческого организма, практически выражающаяся в тенденциях более частного характера.Вот примеры внутриязыковых изменений:
1) В фонетике: появление новых звуков {например, в раннем праславянском языке не было шипящих: [ж], [ч], [ш] - довольно поздние звуки во всех славянских языках, возникшие в результате смягчения звуков соответственно [г], [к], [х|); утрата каких-то звуков (например, два разных прежде звука перестают различаться: так, древнерусский звук, обозначавшийся старинной буквой %, в русском и белорусском языках совпал со звуком [е], а в украинском - со звуком [I], ср. др.-рус. а&гъ, рус, белорус, снег, укр. сШг).
2) В грамматике: утрата каких-то грамматических значений и форм (например, в праславянском языке все имена, местоимения и глаголы имели, кроме форм единственного и множественного числа, еще формы двойственного числа, употреблявшиеся, когда речь шла о двух предметах; позже категориядвойственного числа утратилась во всех славянских языках, кроме словенского); примеры противоположного процесса: формирование (уже в письменной истории славянских языков) особой глагольной формы - деепричастия; разделение прежде единого имени на две части речи - существительные и прилагательные;формирование относительно новой в славянских языках части речи - числительного. Иногда грамматическая форма меняется без изменения значения: раньше говорили городы, снеги, а сейчас города, снега.
3) В лексике: многочисленные и исключительно разнообразные изменения в лексике, фразеологии и лексической семантике. Достаточно сказать, что в издании"Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов / Под ред. Н. 3. Котеловой" СМ., 1984. - ВОб с), включившем только наиболее заметные инновации десяти лет, около 5500 словарных статей.
I. Тенденция к облегчению произношения.
Наличие в языках известной тенденции к облегчению произношения неоднократно отмечалось исследователями. В то же время находились скептики, склонные не придавать ей особого значения. Они мотивировали своё скептическое отношение тем, что сами критерии лёгкости или трудности произношения являются слишком субъективными, так как они обычно рассматриваются сквозь призму того или иного конкретного языка. То, что кажется трудно произносимым благодаря действию системного «фонологического синта» носителю одного языка, может не представлять никаких затруднений для носителя другого языка. Наблюдения над историей развития фонетического строя различных языков мира с достаточной убедительностью свидетельствуют также и о том, что во всех языках существуют относительно трудные для произношения звуки и сочетания звуков, от которых каждый язык стремится по возможности освободиться или превратить их в более легкие для произношения звуки и сочетания звуков.
II. Тенденция к выражению разных значений разными формами.
Тенденцию к выражению разных значений разными формами иногда называют отталкиванием от омонимии.
Арабский язык в более древнюю эпоху своего существования имел только два глагольных времени - перфект, например, katabtu "я написал" и имперфект aktubu "я писал". Эти времена первоначально имели видовое значение, но не временное. Что касается их способности выражать отношение действия к определенному временному плану, то в этом отношении вышеуказанные времена были полисемантичными. Так, например, имперфект мог иметь значение настоящего, будущего и прошедшего времен. Это коммуникативное неудобство потребовало создания дополнительных средств. Так, например, присоединение к формам перфекта частицы qad способствовало более чёткому отграничению собственно перфекта, например, qad kataba "Он (уже) написал". Присоединение префикса sa- к формам имперфекта, например, sanaktubu "мы напишем" или "будем писать" дало возможность более четко выразить будущее время. Наконец, употребление форм перфекта от вспомогательного глагола kāna "быть" в соединении с формами имперфекта, например, kāna jaktubu "он писал" дало возможность более четко выразить прошедшее длительное.
III. Тенденция к выражению одинаковых или близких значений одной формой.
Эта тенденция находит проявление в ряде широко распространённых в различных языках мира явлений, которые обычно называют выравниванием форм по аналогии. Можно отметить два наиболее типичных случая выравнивания форм по аналогии: 1) выравнивание форм, абсолютно одинаковых по значению, но различных по внешнему облику и 2) выравнивание форм, различных по внешнему облику и обнаруживающих лишь частичное сходство функций или значений.
Слова типа стол, конь и сын в древнерусском языке имели специфические окончания дательного творительного и предложного падежей множественного числа.
Д. столомъ конемъ сынъмъ
Т. столы кони сынъми
П. столћхъ конихъ сынъхъ
В современном русском языке они имеют одно общее окончание: столам, столами, столах; коням, конями, конях; сынам, сынами, сынах. Эти общие окончания возникли в результате перенесения по аналогии соответствующих падежных окончаний имен существительных, представляющих старые основы на -ā, -jā типа сестра, земля, ср. др.-русск. сестрамъ, сестрами, сестрахъ; землямъ, землями, земляхъ и т. д. Для выравнивания по аналогии сходства падежных функций оказалось вполне достаточным.
IV. Тенденция к созданию четких границ между морфемами.
Может случиться, что граница между основой и суффиксами становится недостаточно четкой по причине слияния конечного гласного основы с начальным гласным суффикса. Так, например, характерной особенностью типов склонений в индоевропейском языке-основе было сохранение в парадигме склонения основы и ее отличительного признака, т. е. конечного гласного основы. В качестве примера для сравнения можно привести реконструированную парадигму склонения русского слова жена, сопоставленную с парадигмой склонения этого слова в современном русском языке. Приводятся только формы единственного числа.
И. genā жена
P. genā-s жены
Д. genā-i жене
В. genā-m жену
М. genā-i жене
Нетрудно заметить, что в парадигме спряжения слова жена прежняя ось парадигмы - основа на -ā - уже не выдерживается по причине ее видоизменения в косвенных падежах в результате<244> различных фонетических изменений, приведших в ряде случаев к слиянию гласного основы а с гласным вновь образовавшегося падежного суффикса, например, genāi > gene > жене, genām > geno > жену и т. д. В целях восстановления четких границ между основой слова и падежным суффиксом в сознании говорящих произошло переразложение основ, и тот звук, который раньше выступал как конечный гласной основы, отошел к суффиксу.
V. Тенденция к экономии языковых средств.
Тенденция к экономии языковых средств является одной из наиболее мощных внутренних тенденций, проявляющихся в различных языках мира. Можно априорно утверждать, что на земном шаре нет ни одного языка, в котором бы различалось 150 фонем, 50 глагольных времен и 30 различных окончаний множественного числа. Язык подобного рода, обремененный детализированным арсеналом выразительных средств, не облегчал бы, а наоборот, затруднял общение людей. Поэтому каждый язык оказывает естественное сопротивление чрезмерной детализации. В процессе употребления языка как средства общения, часто стихийно и независимо от воли самих говорящих, осуществляется принцип наиболее рационального и экономного отбора действительно необходимых для целей общения языковых средств.
Результаты действия этой тенденции находят проявление в самых различных сферах языка. Так, например, в одной форме творительного падежа могут заключаться самые различные его значения: творительный деятеля, творительный обстоятельственный, творительный объективный, творительный ограничения, творительный предикативный, творительный приименный, творительный сравнения и т. д. Не меньшим богатством отдельных значений обладает и родительный падеж: родительный количественный, родительный предикативный, родительный принадлежности, родительный веса, родительный объекта и т. д. Если бы каждое из этих значений выражалось отдельной формой, то это привело бы к невероятной громоздкости падежной системы.
Словарный состав языка, насчитывающий многие десятки тысяч слов, открывает широкие возможности для реализации в языке огромного количества звуков и их различных оттенков. В действительности каждый язык довольствуется сравнительно небольшим количеством фонем, наделенных смыслоразличительной функцией. Каким образом происходит выделение этих немногочисленных функций, никто никогда не исследовал. Современные фонологи занимаются исследованием функции фонем, но не историей их происхождения. Можно только априорно предполагать, что в данной области происходил какой-то стихийный рациональный отбор, подчиненный определенному принципу. В каждом языке произошел, очевидно, отбор комплекса фонем, связанных с полезным противопоставлением, хотя появление в языке новых звуков не объясняется только этими причинами. С принципом экономии, по-видимому, связана тенденция к обозначению одинаковых значений одной формой.
Одним из ярких проявлений тенденции к экономии является тенденция к созданию типового однообразия. Каждый язык постоянно стремится к созданию типового однообразия.
VI. Тенденция к ограничению сложности речевых сообщений.
Новейшие исследования свидетельствуют о том, что в процессе порождения речи действуют факторы психологического плана, ограничивающие сложность речевых сообщений.
Процесс порождения речи происходит, по всей вероятности, путем последовательной перекодировки фонем в морфемы, морфем в слова и слов в предложения. На каких-то из этих уровней перекодировка осуществляется не в долговременной, а в оперативной памяти человека, объем которой ограничен и равен 7 ± 2 символов сообщения. Следовательно, максимальное соотношение количества единиц низшего уровня языка, содержащееся в одной единице более высокого уровня, при условии, что переход от низшего уровня к высшему осуществляется в оперативной памяти, не может превысить 9: 1.
Емкость оперативной памяти накладывает ограничения не толь ко на глубину, но и на длину слов. В результате ряда лингвопсихологических опытов было обнаружено, что при увеличении длины слов сверх семи слогов наблюдается ухудшение восприятия сообщения. По этой причине с увеличением длины слов резко уменьшается вероятность их появления в текстах. Этот предел восприятия длины слов найден в опытах с изолированными словами. Контекст в известной степени облегчает восприятие. Верхний предел восприятия слов в контексте составляет примерно 10 слогов.
Если учитывать благоприятствующую роль контекста - внутрисловного и межсловного - при опознании слов, следует ожидать, что превышение критической длины слов в 9 слогов, определяемое объемом оперативной памяти, в значительной степени затрудняет их восприятие. Данные лингвопсихологических опытов определенно указывают на то, что объем восприятия длины и глубины слов равен объему оперативной памяти человека. И в тех стилях естественных языков, которые ориентированы на устную форму общения, максимальная длина слов не может превышать 9 слогов, а их максимальная глубина - 9 морфем .
VII. Тенденция к изменению фонетического облика слова при утрате им лексического значения.
Наиболее наглядное выражение эта тенденция получает в процессе превращения знаменательного слова в суффикс. Так, например, в чувашском языке существует творительный падеж, характеризующийся суффиксом -па, -пе, ср. чув. карандашпа "карандашом", вăйпе "силой". Это окончание развилось из послелога палан, пелен "c"
В английской разговорной речи вспомогательный глагол have в формах перфекта, утратив свое лексическое значение, фактически редуцировался до звука "v, а форма had - до звука "d, например, I"v written "Я написал", he"d written "он написал" и т. д.
Фонетический облик слова меняется в часто употребляемых словах в связи с изменением их первоначального значения. Ярким примером может служить нефонетическое отпадение конечного г в русском слове спасибо, восходящее к словосочетанию спаси бог. Частое употребление этого слова и связанное с ним изменение значения спаси бог > благодарю - привело к разрушению его первоначального фонетического облика.
VIII. Тенденция к созданию языков простой морфологической структуры.
В языках мира обнаруживается определенная тенденция к созданию языкового типа, характеризующегося наиболее простым способом соединения морфем. Любопытно то, что в языках мира абсолютно преобладающее большинство составляют языки агглютинативного типа. Языки, имеющие внутреннюю флексию, встречаются сравнительно редко.
Этот факт имеет свои определенные причины. В агглютинирующих языках морфемы, как правило, обозначены, границы их в слове определены. Это создает четкий внутрисловный контекст, позволяющий идентифицировать морфемы в самых длинных последовательностях . На это преимущество агглютинативных языков указывал в свое время И. Н. Бодуэн де Куртенэ, который писал по этому поводу следующее: «Языки, в которых все внимание по части морфологических экспонентов сосредоточивается на следующих после главной морфемы (корня) аффиксах (языки урало-алтайские, угро-финские и т. п.), являются более трезвыми и требуют гораздо меньшей траты психической энергии, нежели языки, в которых морфологическими экспонентами являются и прибавки в начале слова, и прибавки в конце слова, и психофонетические альтернации внутри слова».
Язык – категория историческая. Это значит, что с течением времени язык меняется., меняется его фонетический строй, меняется его лексика и грамматика. Сама идея изменчивости языка утвердилась в лингвистике довольно поздно. Еще в средние века и эпоху Возрождения изменения в языке не замечали или считали их результатом небрежности и необразованности. Главным свидетельством развития языка на синхронном срезе является вариантность. Варианты слов, грамматических форм, синтаксических конструкций подтверждают, что язык постоянно развивается. Весь процесс развития языка – это исчезновение одного языкового явления и появление другого. Момент зарождения новых языковых явлений незаметен. Они возникают в речи, начинают употребляться все чаще и чаще, пока не станут нормой, и их не начнут считать фактом языка, чем-то обычным.
Причины, по которым происходят языковые изменения, делятся на две группы: внешние (экстралингвистические) и внутренние (внутриязыковые).
Если внешние факторы обусловлены изменениями объективной действительности (изменения в жизни общества, развитие научно-технического прогресса, влияние других языков в результате языковых контактов и т.п.), то внутренние факторы обусловлены изменениями в самом языке в ходе его функционирования.
Будучи общественным явлением, язык развивается по своим законам, а не по законам развития общества, как утверждали вульгарные материалисты (акад. Марр), не по биологическим законам живых организмов, как полагали сторонники натуралистического направления (Шлейхер, Мюллер), не по законам, обусловленным развитием человеческого мышления, как думали представители лингвистического психологизма (Штейнталь, Потебня). Понятие языкового закона было введено в научный обиход немецкими младограмматиками в конце 19 в. Они считали, что развитие языка происходит по кругу, а законы действуют по слепой необходимости, подобно силам природы. Позже было доказано, что лингвистические законы имеют объективный характер, и их действие не зависит от воли и желания отдельных людей. Разумеется, не следует абсолютизировать самостоятельность языка, так как именно люди оказывают определенное воздействие на ход развития языка, являясь его единственными носителями.
Внутренние законы развития языка обобщают тенденции исторического развития вообще, так и в частности. В этой связи различают общие и частные языковые законы. Общие обусловлены природой языка как своеобразного общественного явления. Они едины для языков всего мира и отражают единообразное развитие всех языков. К ним относятся: 1) закон эволюционного изменения структуры языка, 2) закон неравномерности развития разных ярусов языковой системы, 3) закон аналогии.
Закон эволюционного изменения структуры языка означает, что изменение языка происходит путем медленного накопления нового качества и постепенного отмирания старых элементов. Этот закон не отрицает скачков в развитии языка, но эти скачки имеют свои особенности и осуществляются путем постепенного накопления каких-то фактов и завершаются окончательным закреплением нового качества. Языковая специфика скачков в том, что окончательное закрепление нового качества нельзя точно датировать. Например, до сих пор в языке существуют и противоборствуют элементы нового и старого качества: годы и года, дорога и стезя, в англ. – параллельное существование двух форм прошедшего времени у глагола to learn (learnt и learned).
Закон неравномерности развития разных ярусов языковой системы. Лексика – самая подвижная часть языка, она меняется быстрее всего, так как она первой отражает все изменения, происходящие в мире (интернетовский жаргон, мобильник, спутниковое телевидение и т.п.). Фонетическая, морфологическая и синтаксическая системы более консервативны, но и в них происходят изменения. Например, в русском языке - твердое произношение [р] перед заднеязычными [к], [г], [х] «верх». Фонетические изменения в языке осуществляются через смену поколений. Часто в одном обществе старшее поколение выбирает один вариант произношения, а младшее – другой.
План
ЭВОЛЮЦИЯ ЯЗЫКА
1.Понятие об эволюции языка и ее формах.
2. Внутренние и внешние факторы языковой эволюции.
3. Вопрос о причинности языковых изменений.
4.Фонетические законы и морфологическая аналогия.
5.Основные тенденции в развитии языка.
6.Стадиальные теории развития языка.
7.Социально-исторические типы языков.
1.Понятие об эволюции языка и ее формах. Понятие эволюция следует толковать как естественное постепенное изменение какого-либо объекта, в отличие от революции , резкого качественного скачка, в результате которого объект изменяется коренным образом, превращаясь в другой объект. Языку, по мнению большинства ученых, свойственно эволюционное развитие: в противном случае в результате каждого революционного скачка прежний язык изменялся бы коренным образом и исчезало бы взаимопонимание между людьми, между старшим и младшим поколениями. Впрочем, в отечественном языкознании высказывалась и противоположная точка зрения: например, Н. Я. Марр и его последователи считали, что языку, как и другим общественным явлениям, свойственны не только эволюционные, но и революционные изменения (См.: Общее языкознание. М., 1970, с. 298-302).
Выделяют следующие формы эволюции языка : изменение, развитие, деградация, совершенствование.
1)Изменение языка представляет собой обычную замену одного элемента языковой системы другим (А>В) без качественного усложнения или упрощения системы.
2)Развитие языка – это изменение языковой системы в сторону ее усложнения (это движение от низшего к высшему, от простого к сложному); как частный случай – это появление новых языковых единиц, новых значений у слов и т. п. (Ø>A);
3)Деградация языка представляет собой такое его изменение, которое ведет к упрощению языковой системы; как частный случай – это исчезновение, выход из употребления какой-либо единицы, сокращение количества единиц, значений у слова, грамматических категорий, типов синтаксических конструкций (A>Ø).
Естественно, что чем сложнее языковая система, тем эффективнее она обслуживает коммуникативные и когнитивные (интеллектуальные) потребности общества; чем проще языковая система, тем меньше у нее возможностей для выражения отвлеченных (абстрактных) понятий, сложных мыслей и идей.
4)Совершенствование языка – это сознательное вмешательство общества в процесс развития языка. Процесс совершенствования языка связан с возникновением и развитием литературного языка .
Сложность литературного языка как объекта изучения заключается в том, что, с одной стороны, он является саморазвивающимся объектом, которому свойственны закономерности естественного развития языка; с другой стороны, общество сознательно вмешивается в это развитие, стремясь совершенствовать литературный язык (нормализаторская деятельность, художественное творчество, языковая политика). Вопрос о соотношении стихийного и сознательного факторов в развитии литературного языка сложен и дискуссионен (Подробнее о формах эволюции языка см: Рождественский Ю. В. «Лекции по общему языкознанию». М., 2002. С. 255-282; Якубинский Л. П. «Ф. де Соссюр о невозможности языковой политики»).
2.Внутренние и внешние факторы языковой эволюции. Вопрос о соотношении внутренних и внешних факторов эволюции по-разному решается представителями разных философских направлений. В целом можно говорить о двух противоположных точках зрения: а) с диалектической (эволюционистской) точки зрения источником любого развития, главным фактором являются внутренние противоречия , существующие в том или ином объекте, явлении; необходимость устранения (разрешения, снятия) противоречия и приводит к эволюции данного объекта; б) с механистической (метафизической) точки зрения источником любого развития, движения является внешний толчок, какие-либо внешние обстоятельства, заставляющие объект меняться.
При этом эволюционистская точка зрения отнюдь не отрицает того, что внешние факторы определенным образом влияют на изменение и развитие объекта, речь идет лишь о том, что влияние внешних факторов не является определяющим. В свою очередь и механистическая точка зрения не отрицает внутренней причинности развития, но источником, первопричиной любого развития видит внешний толчок.
Общий ход развития эволюционистских концепций характеризуетсяпостоянным отказом от абсолютизации внешних факторов (ламаркизм) и возрастающим интересом к внутренней причинности (дарвинизм, гегельянство, марксизм). Уже в гегелевской диалектике был выдвинут принцип самодвижения , саморазвития, источником которого является борьба внутренних противоречий, присущих каждому явлению, каждому процессу. Речь идет о том, что какое-либо внутреннее противоречие обязательно, постоянно присутствует в устройстве любого объекта, в результате снятия этого противоречия происходит развитие объекта, переход его в новое качество, но как только устраняется, разрешается данное противоречие, ему на смену сразу же возникает новое противоречие, и поэтому эволюционный процесс бесконечен.
Внутренние (или диалектические) противоречия характеризуются следующими особенностями: 1) они, а не внешние события, являются основным источником развития любого объекта, первопричиной развития; 2) диалектические противоречия всегда имеют две стороны: ведущую и ведомую; 3) разрешение диалектического противоречия всегда означает поражение одной из сторон – ведомой, но поражение не в смысле уничтожения этой стороны, а в том смысле, что в ведомой стороне уничтожаются свойства, не совместимые с развившимися свойствами другой, ведущей стороны; 4) диалектические противоречия отражают глубинную сущность явления, они не лежат на поверхности, их открывает наука; 5) в диалектическом противоречии между содержанием и формой ведущей стороной всегда является содержание: оно активно, и именно его изменение заставляет меняться форму.
3.Вопрос о причинности языковых изменений. Лингвистика внесла значительный вклад в общую теорию эволюции. Разные направления языкознания по-разному отвечали на вопрос о причинах языковых изменений.
1)Философский рационализм. Рационалистическая философия XVII-XVIII вв., фактически опираясь на предшествующую традицию, восходящую еще к античности, все изменения звуков и форм языка пыталась объяснить «нестрогостью» употребления, нечетким произношением звуков, косноязычием, приводящим к «порче» языка. Ср., напр., рассуждение библиотекаря Российской Академии Наук Александра Ивановича Богданова (посл. треть XVIII в.), который в рукописи «О происхождении всех вообще азбучных слов русского языка» так объяснял причины звуковых изменений: «Сие произошло, мнится, от невыговору языка картавых людей, шепеляватых, хрипловатых, бубнивых, бормотунов и прочих косноязычников». Однако эта «порча» языка не затрагивает его глубинного рационального содержания и касается лишь внешних, поверхностных аспектов, поэтому такие изменения обратимы: они могут быть ликвидированы в результате строгой и настойчивой деятельности блюстителей языка: грамматистов, философов, логиков, писателей. Очевидно, что подобные объяснения уже не могли удовлетворить лингвистическую науку XIX в., поскольку с помощью сравнительно-исторического метода удалось установить, что звуковые изменения имеют определенную направленность, а значит, носят характер законов.
2)Ранние компаративисты. Весь XIX в. – эпоха безраздельного господства исторического языкознания с его настойчивым призывом изучать историю языка в связи с историей народа. В ранних концепциях сравнительно-исторического языкознания основным фактором языковой эволюции признавался внешний фактор , который условно можно назвать социально-историческим : племена расселялись по Земле, менялись природные и социальные условия их обитания, возникала необходимость давать названия новым предметам и неизвестным прежде явлениям (новые растения, животные, особенности ландшафта, климата, новые виды деятельности); другой, собственно социальный фактор – языковые контакты с новыми соседями. Однако социально-исторические факторы не могли удовлетворительно объяснить языковые изменения формального характера: изменения звуков и грамматических форм.
3)Младограмматики. Наиболее полно и последовательно теория звуковых законов была сформулирована в работах младограмматиков. В качестве причины фонетических изменений был выдвинут антропофонический фактор: звуковые изменения происходят вследствие экономии произносительных усилий, стремления человека к удобству произношения, т. е. причина их лежит в психологии человека. Фонетические изменения могут, в свою очередь, повлечь за собой изменение грамматических форм (ср.: постеля – постель ). Однако очень многие грамматические изменения нельзя вывести из фонетических (напр., невозможно объяснить, почему в русском и др. славянских языках исчезло двойственное число, развилась категория одушевленности, исчезли простые прошедшие времена аорист и имперфект и мн. др.). Антропофонический фактор также обычно рассматривается как внешний по отношению к языку, поскольку причина изменений ищется не в самой системе языка, ее внутренних противоречиях, а в говорящем человеке.
4)Гумбольдт. Заслугой сравнительно-исторического языкознания и философии языка XIX в. является обнаружение еще одной важной причины языковых изменений, которую В. фон Гумбольдт и его последователи формулировали как «работа духа» . Движение «духа», его творческое развитие есть исконно присущее ему свойство, оно выступает поэтому первопричиной развития народов и их языков. Гумбольдт: «Разделение человеческого рода на народы и племена и различие их языков и диалектов взаимосвязаны, но находятся также в зависимости от третьего явления более высокого порядка – воссоздания человеческой духовной силы во всё более новых и часто более высоких формах». Если освободить эту точку зрения от терминологии немецкого идеализма, которой оперирует Гумбольдт, то можно сказать, что первопричина языковых изменений лежит в развитии человеческого мышления .
5)Плюралистические концепции. Следует, однако, заметить, что гумбольдтианская концепция слабо объясняет причины фонетических изменений. Трудно потребностями обмена мыслями объяснить, например, развитие аканья в русском языке или утрату фонемы «ять». Если же мы признаем, что фонетические изменения объясняются другого рода причинами, тогда логически следует признать, что вообще отсутствует единая, главная причина языковых изменений, что таких причин несколько или даже множество, что в развитии языка причудливо взаимодействуют внутренние (интралингвистические) и внешние (экстралингвистические) факторы. Такой точки зрения придерживался представитель французской социологической школы Морис Граммон (1866-1946): «Всюду утверждают, что причины языковых изменений неизвестны и таинственны. Это неточно. Их существует множество». Основных причин, по Граммону, семь: а) влияние расы; б) влияние климата; в) влияние государства; г) неисправленные ошибки детей; д) закон наименьших усилий; е) мода; ж) аналогия. Однако механическое соединение многих факторов языковой эволюции малоэффективно, оно не дает возможности увидеть, какие из факторов являются главными, а какие – второстепенными, и не дает ответа на вопрос: чем в конечном итоге определяется языковая эволюция – внешними факторами или внутренней причинностью.
6)Эволюционистские концепции советского языкознания пытаются соединить «линию Гумбольдта» и антропофонический фактор, так как совершенно очевидно, что, с одной стороны, развитием человеческого мышления трудно объяснить звуковые изменения, носящие чисто формальный характер (напр., развитие аканья в русском языке или утрату фонемы ѣ «ять»). С др., стороны, антропофонический фактор не в состоянии объяснить развитие грамматических категорий, новых более сложных синтаксических структур и т. п. Одной из удачных попыток такого синтеза является «закон Е. Д. Поливанова», сформулированный им в статье «Где лежат причины языковой эволюции?» (1931). Евгений Дмитриевич Поливанов (1891-1938) источником языковых изменений считал стремление к экономии трудовой энергии , или иначе – «человеческую лень». Речевую деятельность определяют два закона, которые, в сущности, можно считать двумя сторонами одного закона: а) закон экономии произносительных усилий; б) закон экономии мыслительных усилий.
Тогда основное противоречие в развитии языка формулируется как противоречие между энергией, затрачиваемой на выражение мысли, и необходимостью адекватно и понятно выразить мысль. Получается, что «дух» не просто стремится найти наиболее совершенную форму для своего выражения, но и затратить на это минимум усилий, минимум языкового материала. В борьбе этих двух устремлений и происходит эволюция языка. Носители языка, с одной стороны, стремятся к эффективности общения, с другой – к минимуму энергетических затрат на общение. Это противоречие можно признать внутренним для языка, если вслед за Гумбольдтом и Потебней понимать язык как деятельность , направленную на соединение мысли и артикулируемого звука. «Закон Поливанова» хорошо согласуется и с «трудовой теорией» происхождения языка Ф. Энегельса, и с господствующим в отечественной психологии деятельностным подходом к психике человека. Ведущей стороной противоречия в теории Поливанова оказывалась «человеческая лень», или стремление к экономии произносительных и мыслительных усилий.
Иначе, чем Поливанов, продолжает «линию Гумбольдта» Т. П. Ломтев (1953 г.): «Основным внутренним противоречием , преодоление которого является источником развития языка… является противоречие между наличными средствами данного языка и растущими потребностями обмена мыслями». Это противоречие является именно внутренним по отношению к языку, потому что мышление и язык представляют собой диалектическое единство: язык в виде звуковых комплексов выступает по отношению к мысли как форма, а мысль выступает по отношению к этим звуковым комплексам как содержание. Поэтому это же противоречие формулируют еще и как противоречие между содержанием и формой. Ведущей стороной противоречия является, конечно, содержание , т. е. «растущие потребности обмена мыслями», ведомой, подчиненной стороной является языковая форма, изменяющаяся под влиянием усложняющегося содержания. Так или иначе это противоречие формулировали и другие советские лингвисты: а) Л. В. Щерба (противоречие между интересами понимания и говорения); б) Р. А. Будагов (противоречие между потребностями говорящих и ресурсами языка). Из сказанного становится понятным, почему социальный фактор не следует рассматривать только как внешний по отношению к языку: потребности в выражении и сообщении мыслей – это, несомненно, социальные потребности, неразрывно связанные со всем ходом развития общества. В то же время, как мы выяснили, само мышление не является чем-то внешним по отношению к языку, будучи его содержанием. Таким образом, мышление выступает как посредствующее звено, превращающее «внешние» социальные факторы во внутренние. Тем самым подход Т. П. Ломтева дает возможность ответить и на вопрос о роли внешних факторов в развитии языка: всё внешнее (изменения в социальной структуре общества, переселения, контакты) преломляется в мышлении и тем самым переходит во внутреннее. Что касается фонетических изменений, то они, по Ломтеву, не являются ведущими, определяющими языковую эволюцию; это именно изменения , не приводящие к развитию и совершенствованию языка. Прогнозируемость тех или иных фонетических изменений носит вероятностно-статистический характер. Жизнеспособность фонемы в языке связана с ее смыслоразличительной способностью: чем больше функциональная нагрузка на эту фонему, чем больше слов и морфем она разграничивает, тем меньше вероятность ее исчезновения, совпадения с какой-либо другой фонемой.
7)Структуралистские эволюционные теории пытаются объяснить эволюцию языка внутренними противоречиями, заложенными в системе языка, в его устройстве. Поскольку язык в структуралистских концепциях представляет собой систему подсистем, или уровней (фонемный, морфемный, лексический, синтаксический уровни), то решение вопроса о причинах языковой эволюции сводилось к решению ряда взаимосвязанных проблем: а) поскольку каждый уровень относительно самостоятелен, то необходимо найти причину эволюции каждого уровня (т. е. причины фонетических, морфологических, лексических и синтаксических изменений); б) поскольку уровни все-таки связаны и являются подсистемами единой системы языка, необходимо установить иерархию причин , т. е. показать, как взаимодействуют уровни, как изменения на одном уровне влияют на изменения на другом уровне языковой системы; и главное ответить на вопрос: изменения на каком из уровней являются ведущими, определяющими всю языковую эволюцию; в) возможно ли, что на всех уровнях действует одна и та же (или сходная) причина изменений, иными словами, можно ли говорить об изоморфизме причин.
Решение проблемы в рамках структурализма началось с выяснения причины фонологических изменений.
А) Одно из первых теоретических решений вопроса о причине фонетических изменений было предложено представителями Пражской школы структурализма. Так, Николай Сергеевич Трубецкой (1890-1938) писал, что «фонологическая эволюция приобретает смысл, если используется для целесообразной перестройки системы… Многие фонетические изменения вызваны потребностью к созданию устойчивости… к соответствию структурных законов языковой системы» (1929). Вслед за Трубецким эту же идею формулирует его соратник Роман Осипович Якобсон (1896-1982) в работе «Принципы исторической фонологии» (1931): «Для традиционной исторической фонетики была характерна изолированная трактовка звуковых изменений, т. е. там не было внимания к системе, которая претерпевает эти изменения… фонология противопоставляет анатомически изолированному методу комплексный… Каждое изменение рассматривается в соответствии с той системой, внутри которой оно происходит. Звуковое изменение может быть понято только в том случае, если выяснена его функция в языковой системе». Таким образом, сама структура фонологической системы определяет, какой ей быть, определяет звуковую эволюцию данного языка.
Б) Французский структуралист Андре Мартине в работе «Принцип экономии в фонологических изменениях» (1955) пытается соединить традиционный антропофонический фактор (принцип экономии произносительных усилий) с фактором «давления системы» Трубецкого-Якобсона: «Традиционная артикуляция и даже вся совокупность различных реализаций той или иной фонемы может изменяться, если видоизменяется характер или направление давления, оказываемого системой». При этом под «давлением системы» понимается ее тяготение к внутренне логичной, экономной организации: «Принцип максимальной дифференциации… является в конечном счете великим организующим началом фонологических систем в границах естественной инерции и наиболее экономичного строения». Этот принцип противостоит принципу наименьших усилий, экономии умственной и физической деятельности. Взаимодействие принципов определяет границы варьирования фонем, наличие «зоны безопасности», обеспечивает сохранение «полезных противопоставлений» и устранение «бесполезных», избыточных противопоставлений. Фонетическая система тем самым рассматривается как самодостаточная, и изменения внутри нее объясняются из нее самой.
Советский историк языка Валерий Васильевич Иванов , интерпретируя концепцию Мартине, пытается представить взаимодействие антропофонического фактора с фактором «давления системы» как постоянно возобновляющееся противоречие между фонетической и фонологической системами, нарушение равновесия между ними: «Интересы языка как средства общения требуют наиболее четко организованной фонологической системы, в которой составляющие ее единицы – фонемы были бы максимально противопоставлены друг другу... Однако в естественных языках идеально построенных фонологических систем нет, да, как видно, их и не может быть. Объяснение этому факту можно найти в двусторонней природе звуков речи. С одной стороны, характер звуков речи непосредственно связан с работой органов речи, прямо зависит от физических особенностей действия этих органов, от артикуляционной базы носителей данного языка. С другой стороны, звуки речи… образуют систему, которая характеризуется прежде всего противопоставлениями этих единиц друг другу, что и позволяет им играть роль в различении словоформ, т. е. быть фонемами … Фонетическая и фонологическая системы, без сомнения, оказываются в единстве друг с другом, но в то же время они находятся и в противоречии. В основе фонологической системы лежит требование максимальной дифференциации языковых единиц, предельной четкости ее построения… чем проще фонологическое построение, тем надежнее оно как средство различения двух словоформ, а отсюда следует, что фонологическая система требует четкости и резкости в артикуляции звуковых реализаций и не терпит «смешения» этих реализаций. Собственно же фонетическая система строится на совершенно противоположной основе: ее определяет тенденция к «экономии произносительных усилий», т. е. стремление к ослаблению напряженности артикуляций, к облегчению работы органов речи, к уменьшению определенности в артикуляции того или иного звука, а следовательно, к ослаблению степени различаемости звуков, к уменьшению их противопоставленности. Таким образом, с одной стороны, стремление к максимальной дифференциации звуковых реализаций фонем, а с другой – тенденция к экономии произносительных усилий – таково противоречие, обусловливающее противодействие созданию идеально построенной фонологической системы». По существу это было изложение концепции Е. Д. Поливанова в терминах структурализма.
В) Один из первых опытов установления иерархии причин предпринял польский ученый Ежи Курилович (1958), выдвинувший положение о «давлении высшего уровня на низший». Так, по его мнению, морфология оказывает давление на фонологическую систему, а та, в свою очередь, оказывает определяющее влияние на антропофонический уровень. Выходит, что фонология лишь «чутко реагирует» на требования морфологии, а сама по себе лишена развития. А далее нечто высшее давит на морфологию, на язык в целом. Так в рамках структурализма наметился кризис эволюционистской концепции самодвижения: глобальную, конечную причину языковой эволюции следует искать вне языка.
Г) Стремясь остаться в рамках структурализма, несколько иным, чем Курилович, путем идет Владимир Константинович Журавлев (1991), распространяя принципы, выработанные школой Н. С. Трубецкого для фонологии, на морфологию: морфологические изменения тоже объясняются стремлением системы к равновесию. Выходит, что в морфологии, как и в фонологии, тоже мистическим образом постоянно нарушается неустойчивое равновесие системы, и необходимость восстановления равновесия приводит к перестройке системы. Аналогичным образом объясняется и взаимодействие различных уровней языковой системы: перестройка фонологической системы приводит к морфологическим изменениям, морфологическая система, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на фонологическую, и между ними восстанавливается неустойчивое равновесие, которое тут же нарушается в каком-то другом звене системы… У Журавлева, таким образом, принцип замкнутого цикла: фонетика влияет на морфологию, морфология – на фонетику.
4.Фонетические законы и морфологическая аналогия. Итак, эволюционная концепция структурализма поставила вопрос об иерархии факторов языковой эволюции, о взаимодействии и взаимовлиянии разных уровней языковой системы, в частности, фонетического и морфологического уровней.
1)Фонетические законы. Заслугой сравнительно-исторического языкознания было открытие фонетических законов : звуковые изменения носят не случайный, хаотический характер, а закономерный, регулярный.
Датой рождения исторической фонетики можно считать 1818 г., когда Расмус Раск описал звуковые изменения, получившие впоследствии название германского передвижения согласных. Единицей описания в первое время была буква: исследователей интересовали «буквенные переходы», «буквенные соответствия». После труда А. Х. Востокова «Рассуждение о славянском языке» (1820) в центр внимания исторической фонетики постепенно выдвигается звук. Востоков определил исконное звучание отдельных славянских букв (юсов и еров). После Востокова уже нельзя было ограничиваться констатацией буквенных переходов, подсчетом «правильного» и «неправильного» употребления букв в данном памятнике письменности, необходимо за буквенными переходами разглядеть звуковые изменения.
Первоначальное накопление эмпирического материала о звуковых переходах создавало впечатление хаоса: казалось, что всё переходит во всё. Но полувековые поиски причин звуковых изменений дали в последней трети XIX в. весьма значительные результаты. Была создана фонетика, наука об устройстве звукового аппарата и физической природе звуков речи. Складывался антропофонический принцип объяснения звуковых изменений, каждое из которых непосредственно подводилось под то или иное изменение артикуляции, артикуляционной базы, артикуляционных привычек и т. п. Постепенно созревала идея регулярности звуковых изменений, выдвинутая еще Раском (он сопоставлял, напр., др.-греч. pater с др.-исл. fađir). Оказалось, что не всё переходит во всё: звуковое изменение обусловлено и ограничено синтагматикой (фонетической позицией).
Однако лишь младограмматики выдвинули постулат о непреложности фонетических законов и связанное с ним положение о том, что исключения из фонетических законов должны объясняться другими закономерностями. Если ранние компаративисты без колебаний связывали лат. sapiens и греч. sophos на основании сходств значения и звучания, то младограмматики отвергли такое сопоставление на том основании, что начальному лат. *s в греч. должен соответствовать придыхательный звук *h (septem – hepta); а – о, p – ph также не дают регулярных соответствий. Сущность фонетического закона младограмматиков формулируется следующим образом: звук [а] регулярно переходит в звук [в] в строго определенной позиции Р в данном языке L на данном этапе его развития Т. Эту формулировку можно представить в виде следующей формулы: P/ L/T.
Так, напр., закон первой палатализации заднеязычных в праславянском языке может быть записан с помощью следующей формулы:
[г, к, х > ж’, ч’, ш’] перед’V/Slav.
Праславянские заднеязычные (г,к,х) переходили в мягкие шипящие перед гласными переднего ряда. Ср. следующие примеры перехода [к > ч’]: крик – кричи, рука – ручька (ручек), круг – кружить, нога – ноженька, муха – мушька (мушек) и др. под. Отступление от этой закономерности может свидетельствовать об изменении каких-либо параметров закона:
А) Действие другого фонетического закона: крик – кричать, стук – стучать, бег – бежать, дух – дышать как будто свидетельствует о том, что переход происходит не только перед гласным переднего ряда, но и перед [а]; на самом деле это не так: в праславянском на месте /а/ в этой позиции был долгий [ē] (э «ять»), а позднее начал действовать фонетический закон перехода [ē > a].
Б) Наличие случаев типа гибель, кидать, кий, хитрый также свидетельствует, что в эпоху первой палатализации в указанной позиции стоял какой-то другой гласный, и действительно: древнерусские формы гыбель, кыдати, кыи, хытрый показывают, что после к в этих словах и в праславянский период был гласный непереднего ряда, а следовательно, это была другая позиция.
В) наличие случаев типа цена, цесарь также заставляет предположить, что после [ц] был не гласный переднего ряда [е], а какой-то другой. И действительно: сопоставление с литовским kaina и германским Kaisar (лат. Caesar) говорит о том, что изначально в данной позиции после [к] был дифтонг, и поэтому закон первой палатализации не действовал; в позднем праславянском начал действовать закон монофтонгизации дифтонгов, в результате которого произошел переход ; и уже затем случился переход [к > ц] перед гласным переднего ряда, когда закон первой палатализации прекратил свое действие. Закон перехода [г, к, х > з’, ц’, с’] называют второй палатализацией заднеязычных, потому что по времени она происходила после первой в позиции перед гласными переднего ряда, образовавшимися из дифтонгов.
Г) Наличие случаев типа герой, гений, Кирилл, кентавр, кино, кефир, хитон, херувим может свидетельствовать, что эти слова не принадлежали к языку L в эпоху действия данного закона, т. е. заимствованы из другого языка уже после завершения процесса первой палатализации. Фонетический закон выступает здесь критерием разграничения своего и чужого. Отступление от фонетической закономерности в заимствованиях – свидетельство ее прекращения в эпоху заимствований.
Таким образом, подтверждается тезис младограмматиков о непреложности фонетических законов. Все «исключения» из фонетического закона на деле оказываются мнимыми и свидетельствуют об изменении одного из параметров формулы – Р, Т или L. Развитие звуковой материи языка есть смена фонетических законов. Новый закон отменяет действие старого, каждому из них отведено свое историческое время.
2)Морфологическая аналогия. Младограмматики обратили внимание еще на один тип «исключений» из фонетических законов: нарушения фонетических законов, вызванные действием морфологической аналогии. Рассмотрим действие морфологической аналогии на примере фонетического закона перехода («е» в «ё»), действовавшего в русском языке в XIV-XVIвв.:
а) позиция перехода – под ударением после мягкого согласного перед твердым: несу – нёс, чернеть – чёрный, медок – мёд, темнеть – тёмный и т. п.; перед мягким согласным перехода не происходило: темнеть – темень; денек – день, пенёк – пень и т. п.;
б) время перехода – XIV-XVIвв.; о том, что переход закончился к XVII веку свидетельствуют, в частности, поздние заимствования: котлета, патент, блеф, атлет и т. п. (мы не говорим: котлёта, патёнт, блёф, атлёт );
в) причина перехода – влияние на [э] последующего твердого согласного; в результате этого влияния [э] лабиализовался и становился менее передним (т. е. «двигался» в сторону [о]).
Однако в некоторых случаях мы наблюдаем действие того же закона и в позиции перед мягким согласным. Ср.: берёза – на берёзе, мёд – о мёде, несём – несёте и т. п. В этом и подобных случаях переход объясняется уже не фонетическими причинами, а морфологической аналогией, т. е. тенденцией к выравниванию парадигмы: берёза, берёзы, берёзу, березой и по аналогии: на берёзе .
Первоначально в исторических исследованиях морфологической аналогии, по выражению В. К. Журавлева, отводилась роль «мусорной корзины», куда складывались «исключения» из фонетических законов, т. е. «главным героем» исторической лингвистики был фонетический закон, а там, где фонетический закон почему-либо вступал в конфронтацию с грамматикой, морфологией, она налагала ограничения на его действие. Вот как, в частности представлял, взаимодействие фонетических законов и морфологической аналогии Г. Пауль: «В истории языка мы постоянно наблюдаем борьбу двух противоположных тенденций… Чем сильнее было разрушительное воздействие звуковых изменений на группы, тем активнее деятельность новообразований… Фактором, противодействующим разрушительному воздействию звуковых изменений, является образование по аналогии».
Первым, кто увидел проблему аналогии как самостоятельного фактора морфологической эволюции, был И. А. Бодуэн де Куртенэ. В работе «О роли аналогии в истории польского склонения» (1870) он показал, что морфологическая аналогия – не просто фактор, действующий совместно с фонетическими законами, морфологическая аналогия «преобладает» над фонетическими законами, т. е. «отменяет» действие фонетических законов. Иными словами, там, где сталкиваются фонетический закон и морфологическая аналогия, главнее оказывается морфологическая аналогия, именно она «берет верх».
Любое фонемное противопоставление существует в языке до тех пор, пока оно служит морфологии, служит различению смысла; любой фонетический закон действует до тех пор, пока он содействует различению смысла. Как только фонетический закон превращается в тормоз для различения смысла, становится бесполезным или даже вредным для грамматики и семантики, морфологическая аналогия ограничивает его действие.
Следующий шаг в изучении морфологической аналогии сделал Василий Алексеевич Богородицкий , который заметил, что «процессы аналогии в языке являются тоже закономерными, как и процессы фонетические. Эта закономерность обнаруживается в том, что образования по аналогии в каждом языке обычно выражают определенное, характерное для данного языка направление». Богородицкому принадлежит и разграничение двух видов аналогии: а) внутренней аналогии , действующей внутри одной и той же парадигмы (напр., внутри одного типа склонения); б) внешней аналогии , т. е. влияние одной парадигмы на другую (напр., влияние одного типа склонения на другой).
Основное направление аналогии – это всегда влияние «сильных» (преобладающих) форм на «слабые». Отсюда вытекал самый важный вывод: действие аналогии может быть вообще не связано с фонетическими законами. Д. Н. Ушаков: «По существу история склонения – это сплошной пример грамматической аналогии: вся наша задача в том и состоит, чтобы вскрыть ее действие и дать ему надлежащее объяснение».
В дальнейшем теория аналогии активно разрабатывалась в исследованиях Григория Андреевича Ильинского («Праславянская грамматика», 1916), Алексея Александровича Шахматова («Историческая морфология русского языка»), а также Леонида Арсеньевича Булаховского, Романа Осиповича Якобсона, Владимира Константиновича Журавлева и др.
Итак, под морфологической аналогией следует понимать процесс выравнивания грамматической парадигмы, заключающийся в том, что «слабая» морфема М 1 замещается «сильной» (преобладающей) морфемой М 2 в данном языке L в определенный период его исторического развития Т в определенной грамматической позиции. В. К. Журавлев в работе «Диахроническая морфология» (1991) выразил этот закон следующей формулой: {M 1 ~M 2 }P/L/Т.
5.Основные тенденции в развитии языка. Вопрос о том, имеет ли эволюция языков определенную направленность или, иначе говоря, есть ли в ней тенденции, является дискуссионным. В советском языкознании признанной была точка зрения о прогрессивном развитии языков (ср., напр., исследования Р. А. Будагова, Ф. П. Филина и др.). Однако лингвистами высказывались и др. точки зрения. Так, напр., ранние компаративисты (Я. Гримм, Ф. Бопп, А. Шлейхер и др.) считали, что языки переживают рождение, расцвет и упадок. Высказывалась и точка зрения, согласно которой в эволюции языков нет какого-либо вектора (т. е. язык не развивается от низшей стадии к высшей или наоборот): в языке происходят лишь постоянные разнонаправленные изменения («коловращение форм»), которые нельзя оценивать ни как прогресс, ни как деградацию.
Однако некоторые тенденции в эволюции языков человечества можно заметить:
1)Во всех языках действует закон разрушения исходного синкретизма. Первоначально человечество пользовалось недифференцированными на фонетику, лексику, морфологию единицами языка. Звучание было и словом и высказыванием. А точнее – ни слова, ни высказывания, ни фонемы в нашем понимании не было. Лишь постепенно установилось противопоставление фонемы слову, слова – предложению, члена предложения – части речи и т. д. Сравнительно недавно (если мерить время всей историей человечества), в X-XII вв. в русском языке было неотчетливое противопоставление системе сложносочиненных предложений системе предложений сложноподчиненных, не было четкой грани между местоимениями и союзами, между сочинительными и подчинительными союзами, между союзами и частицами (ср. союзы яко, бо и др.). Известные науке факты истории других языков позволяют утверждать, что нынешнее противопоставление сочинения подчинению возникло из более ранней, недифференцированной по этому признаку связи высказываний (Ср.: Посла человека, его же Иваном зовутъ ). Имя существительное и имя прилагательное в индоевропейских и др. языках различаются отнюдь не исконно. Так, еще в древнерусском языке не было четкой грани между существительными, прилагательными и наречиями (Добро есть медъ пити ). И современное деление на глаголы и имена также не исконно, ему предшествовало такое состояние языка, когда не было ни имени, ни глагола, а было диффузное слово, применявшееся для обозначения и процесса и объекта (субъекта) действия.
2)Во всех языках действует закон абстрагирования элементов языковой структуры. Его действие выражается в том, что на основе одних, более конкретных элементов языковой структуры развиваются другие, всё менее и менее конкретные. На основе лексических элементов (полнозначных слов) развиваются грамматические элементы – морфемы и служебные слова. Этот процесс получил название грамматикализации (ср. образование приставок и предлогов из знаменательных слов).
3)Во всех языках действует уже упоминавшийся закон аналогии , заключающийся в уподоблении одних структурных элементов другим, во влиянии «сильных» форм на «слабые». Так, напр., глагол звонить в русском языке передвигает свое ударение по аналогии с похожими на него глаголами ходить, водить, носить и под., хотя литературный язык такому «новшеству» сопротивляется. По аналогии с уже имеющимися словами, их морфемным строением образуются новые слова. Закон аналогии имеет, таким образом, «консервативную» сторону: он стабилизирует «правила», подчиняя их влиянию всё новые и новые слова. Но он же имеет и «разрушительную» сторону, изменяет, казалось бы, устойчивые структурные элементы. Так, в истории русского языка в результате действия закона аналогии перестроилась система склонения – вместо древних пяти типов осталось три.
6.Стадиальные теории развития языка. Выявление общих тенденций развития, характерных для всех языков, способствовало появлению у ряда лингвистов мысли о том, что все языки проходят в своем развитии одни и те же стадии . В еще более смелой форме этот тезис формулируется так: все языки человечества представляют собой лишь разные стадии (фазы) развития некогда единого общечеловеческого языка. Этот процесс развития общечеловеческого языка получил название единый глоттогонический процесс. Наиболее известны две разновидности стадиальных теорий.
1)Теории первого типа возникли в XIX в. в рамках сравнительно-исторического языкознания и гумбольдтианства.
А) Опираясь на достижения сравнительно-исторического языкознания своего времени, немецкие романтики братья Фридрих Шлегель («О языке и мудрости индийцев», 1809) и Август-Вильгельм Шлегель («Заметки о провансальском языке и литературе», 1818) выделили три грамматических типа языков: 1) флективные (напр., индоевропейские); 2) аффиксирующие (напр., тюркские); 3) аморфные (напр., китайский). При этом флективные языки могут быть синтетическими (как латынь, древнегреческий) и аналитическими (как английский, болгарский). Впоследствии В. фон Гумбольдт добавил в эту классификацию инкорпорирующие языки, в которых предложение представляет собой одно длинное слово, «слепленное» из корней, напр., в чукотском «ты-ата-каа-нмы-ркын» («Я жирных оленей убиваю», дословно: «я-жир-олень-убив-делай»).
Б) В середине XIX в. к классификации Шлегелей вернулся А. Шлейхер, наполнив ее историческим и философским содержанием. Шлейхер был гегельянцем и считал, что любое развитие проходит три стадии: тезис, антитезис (отрицание предшествующего этапа) и синтез (отрицание отрицания, соединяющее в себе в новом качестве тезис и антитезис). С другой стороны, Шлейхер был сторонником дарвинизма и считал языки живыми организмами, проходящими, как и любой организм, стадии рождения, расцвета и умирания. Всё это вместе привело его к мысли о том, что три грамматических типа языков представляют собой три стадии развития, которые проходит человеческий язык: а) первая стадия – тезис – аморфные (или изолирующие, по Шлейхеру) языки; б) вторая стадия – антитезис – аффиксирующие (или агглютинирующие) языки; в) третья стадия – синтез – флективные языки – высшая стадия развития человеческих языков.
Получается, что китайский язык почему-то задержался на первой стадии, тюркские языки (напр., татарский) остановились на второй, и только индоевропейские языки достигли высшей стадии развития. В свою очередь, и индоевропейские языки, по Шлейхеру, неравноценны: стадией расцвета Шлейхер считает синтетический тип языка (санскрит, древнегреческий, латинский, старославянский); в развитии элементов аналитизма он видит черты упадка, разложения языка (напр., современный английский, болгарский и др.).
В этой теории оставалось неясным, почему языки развиваются столь неравномерно, и одни «продвинулись» далеко «вперед», а другие остались на «низших» стадиях развития. Сомнительны с точки зрения современной науки также и критерии «совершенства»: древним индоевропейским языкам (таким, как санскрит) приписывается «расцвет», а современным (таким, как английский) – «упадок». Однако совершенно очевидно, что на современном английском можно выразить гораздо более богатое и сложное содержание, нежели на санскрите. Вряд ли на санскрит можно перевести Канта или Гегеля или современное сочинение по кибернетике. В этом смысле «аморфный» современный китайский язык является гораздо более «продвинутым», чем санскрит или древнегреческий. Дело в том, что критерием совершенства языка Шлейхер считал богатство его материальных форм, а отнюдь не способность языка выражать многообразную и сложную интеллектуальную информацию.
В) Дальнейшее развитие теория Шлейхера получила в работах австрийского ученого Фридриха Мюллера, который связал ее с теорией агглютинации Франца Боппа. Согласно Боппу, индоевропейские флексии возникли в результате агглютинации («приклеивания») к именному или глагольному корню «местоимения». Тем самым как будто доказывалось, что флективные языки восходят к более раннему агглютинирующему типу.
2)В первой трети ХХ в. теория стадиальности возрождается в модифицированном виде в рамках «Нового учения о языке» Н. Я. Марра , став ядром его концепции единого глоттогонического процесса . Различные грамматические типы языков Марр прямо связывает с разными общественно-экономическими формациями (общинно-родовым строем, племенным строем, классовым обществом) и со стадиями развития этноса (род – племя – народность – нация). У Н. Я. Марра и в особенности у его ученика И. И. Мещанинова главным основанием стадиальной классификации становится синтаксический тип языка (тип предложения, представленный в том или ином языке). Развитие языка трактовалось как универсальный процесс «перерождения» одной стадии языка в другую. Это «перерождение», по Марру, происходит путем революционного взрыва, в результате и одновременно со сменой общественного строя. Звуковая речь в целом считалась выросшей из дозвуковой кинетической (ручной) речи.
Последующее стадиальное развитие звукового языка рисовалась приблизительно следующим образом: а) родоплеменному строю свойствен мифологический тип мышления и изолирующе-инкорпорирующий тип языка; б) раннему классовому обществу свойствен пассивно-логический тип мышления и аффиксирующий (по Марру), или эргативный (по Мещанинову) тип языка; в) зрелому классовому обществу свойствен активно-логический тип мышления (современная формальная логика) и флективный тип языка. При этом количество стадий и классификационные принципы и у самого Марра и у его сторонников не всегда совпадают. В отдаленном коммунистическом будущем восторжествует диалектико-материалистическое мышление пролетариата и единый общечеловеческий язык; были у марристов и утверждения, согласно которым человечество перейдет к мышлению и общению без помощи языка.
Построения марристов, как и построения Шлейхера, страдали крайним схематизмом, в их «Прокрустово ложе» не вписывались многие языки. Многое в этих построениях было просто плодом фантазии. В частности, реконструировать стадии и определять место языка в стадиальной периодизации Н. Я. Марр предлагал на основе изобретенного им «палеонтологического» «четырехэлементного анализа», главный тезис которого: все слова всех языков восходят к четырем первоначальным корневым элементам: «сал», «бер», «йон», «рош». Если для сравнительно-исторического метода главными уровнями реконструкции были фонетика и морфология, то палеонтологический метод Марра переориентировал исследовательское внимание на синтаксис, лексику и семантику. Фонетические законы, открытые сравнительно-историческим методом почти полностью игнорировались, звуковые и морфемные сопоставления зачастую носили характер полного произвола.
Сторонники «нового учения о языке» предприняли попытку объяснить, почему современные языки, на которых сегодня говорит человечество, оказались на разных стадиях развития: одни задержались на ранних стадиях, другие оказались более «продвинутыми». Глоттогонический процесс, по Марру, един: это как бы «майнстрим» (основное течение), при этом одни племена (и их диалекты) вливаются в него, а другие остаются на обочине в силу каких-то конкретно-исторических обстоятельств. Новое племя, возникая на исторической арене, как бы примыкает к единому глоттогоническому процессу, заставая его уже на определенной стадии. В этом смысле славянский язык никогда не был «эргативным» или «аморфным», потому что славянское племя складывается в то время, когда человечество вступает в стадию «цивилизации», в стадию флективных языков. Поэтому славянский язык уже изначально был флективным, а, например, кельтские языки, согласно Марру, отразили более раннюю, переходную фазу от агглютинативного строя к флективному. Такие языки ранних стадий оказываются как бы на обочине единого глоттогонического процесса, передавая эстафету новым, молодым племенным языкам.
3)Современное состояние теории стадиальности. Идея стадиальности развития языков не отвергнута современным языкознанием. Можно с уверенностью утверждать, что языки проходят в своем развитии три стадии, соответствующие трем стадиям развития этноса: а) языки первобытнообщинного строя; б) языки народностей; в) национальные языки (языки наций). Каждая из этих стадий характеризуется определенными особенностями словарного состава и грамматики. Однако нет фактов, которые бы свидетельствовали, что с переходом от одной стадии к другой меняется грамматический тип языка: изолирующие языки не становятся агглютинирующими, агглютинирующие не превращаются во флективные. Так, праиндоевропейский язык, язык, первобытнообщинного строя, был, несомненно, языком флективного типа. Однако флективными являются и подавляющее большинство современных индоевропейских языков (напр., русский), находящиеся на третьей, высшей стадии развития. Китайский язык остался изолирующим, турецкий – агглютинирующим. Однако и русский, и китайский, и турецкий языки одинаково эффективно выполняют свои функции в современном обществе.
7.Социально-исторические типы языков. Итак, можно прийти к выводу, что языки проходят в своем развитии определенные стадии, соответствующие стадиям развития социума (первобытнообщинный строй – рабовладельческий строй и феодализм – капитализм); этим стадиям развития социума соответствуют стадии развития этноса (род – племя – народность – нация). Языкам на каждой из этих стадий общественного развития присущи свои особенности словарного состава, грамматического строя и стилистической системы. Сформулированное соответствие можно представить в следующей таблице:
Литература:
1. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961. С. 128.
2. Будагов Р. А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. М., 1978. Гл.4. Противостоят ли социальные факторы факторам имманентным в науке о языке?
3. Будагов Р. А. Что такое развитие и совершенствование языка? М., 1977.
4. Винокур Г. О. О задачах истории языка // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть II. М., 1960.
5. Гречко В. А. Теория языкознания. М., 2003. Глава V. Изменение и развитие языка.
6. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков…// Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.
7. Журавлев В. К. Внутренние и внешние факторы языковой эволюции. М., 1982. Глава «Социальное давление на языковые процессы».
8. Журавлев В. К. Диахроническая морфология. М., 1991. Гл. 1, 2.
9. Журавлев В. К. Диахроническая фонология. М., 1986. Гл. 2, 3.
10. Колесов В. В. История русского языкознания. СПб., 2003. Статья «Становление идеи развития в языкознании первой половины XIX в.».
11. Ломтев Т. П. Внутренние противоречия как источник исторического развития структуры языка // Ломтев Т. П. Общее и русское языкознание. М., 1976.
12. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М., 1990. Статьи «Синхрония», «Диахрония», «Стадиальности теория», «Сравнительно-историческое языкознание».
13. Марр Н. Я. Яфетидология. М., 1999.
15. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.
16. Мещанинов И. И. Новое учение о языке. Л., 1936. Гл. 10.
17. Общее языкознание / Гл. ред. Б. А. Серебренников. М., 1970. С. 298-302.
18. Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960. Введение.
19. Поливанов Е. Д. Где лежат причины языковой эволюции? // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968.
20. Рождественский Ю. В. Лекции по общему языкознанию. М., 2002. Лекция 8. Динамика языка.
21. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 2004. Ч. 1. Гл. 3. Статическая лингвистика и лингвистика эволюционная.
22. Сталин И. В. Марксизм и вопросы языкознания // Сумерки лингвистики. Из истории отечественного языкознания. Антология. М., 2001.
23. Филин Ф. П. Очерки по теории языкознания. М., 1982. Статьи «Противоречия и развитие языка», «К проблеме социальной обусловленности языка».
24. Шлейхер А. Теория Дарвина в применении к науке о языке // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.
25. Якубинский Л. П. Избранные работы. М., 1986. Статьи «Несколько замечаний о словарном заимствовании», «Ф. де Соссюр о невозможности языковой политики», «Проблемы синтаксиса в свете Нового учения о языке», «Образование народностей и их языков».